Маттерхорн - [191]

Проснувшись, Меллас выбрался из жёстких простыней и заковылял к коридору. Холодная сталь под ногами вибрировала от работы судовых двигателей. Он окликнул проходящего санитара и спросил, где располагаются рядовые. Ему указали направо, и он захромал туда. В палате он нашёл Джексона и ещё десяток раненых морпехов, все с капельницами. Джексон не спал и, прислонившись головой к изголовью кровати, смотрел в переборку; ноги его были укрыты одеялом. Выпуклости на одеяле на месте ступней отсутствовали.

Вдруг Мелласу расхотелось, чтобы Джексон его видел. Захотелось уйти и вычеркнуть Джексона из головы.

К Мелласу подошёл санитар: 'Могу я помочь вам, э…'

– Лейтенант, – закончил за него Меллас. – Я пришёл навестить одного из моих бойцов.

– Сэр, у нас не полагаются посещения кроме промежутка между четырнадцатью и шестнадцатью ноль-ноль. Эти парни пока ещё в довольно критичном состоянии.

Меллас посмотрел на санитара: 'Док, он был моим радистом'.

– Если войдёт одна из грёбаных медсестёр, то я вас не видел, – сказал парень и отошёл в сторону.

Меллас подошёл к койке. Джексон слегка повернул голову и снова отвернулся.

– Привет, Джексон. Как дела?

– А вы как, нахрен, думаете?

Меллас вздохнул и кивнул головой. Он не знал, что сказать. Было ясно, что Джексон не хочет его видеть.

– Послушайте, лейтенант, просто идите отсюда на хер.

Остальные морпехи, которые прислушивались с соседних коек, углубились кто в чтение, кто в игру со штрипками на голубых пижамах.

Меллас, тоже в пижаме, одиноко стоял и чувствовал себя голым. Он показался себе каким-то просителем у обрубков Джексона. 'Джексон!'

Джексон снова повернул голову и холодно посмотрел на Мелласа.

– Джексон, я… – Меллас старался сохранять достоинство, чтобы не сломаться на виду у всех. – Джексон, мне жаль, что это с тобой случилось.

Джексон отвернулся к переборке. Его губы задрожали. 'Я потерял ноги, – сказал он, голос его пресёкся. Он застонал. – Я потерял мои ноги. – Он обернулся к Мелласу. – Кто будет трахаться с безногим? – Он закричал в голос и совсем расклеился. – Кто будет трахаться с проклятым арбузом?'

Меллас отступил на пару шагов, качая головой и чувствуя, что сделал что-то не то, раз остался цел, раз отключился тогда и позволил Джекону проверять за себя окопы. Он жаждал прощения, но его не было. Джексона заколотило, он закричал. Примчался санитар, стал укладывать его и вколол в бедро иглу. 'Вам лучше уйти отсюда, лейтенант', – сказал санитар.

Меллас похромал в коридор. Он слышал приглушённые крики Джексона до тех пор, пока лекарство не подействовало; потом медленно побрёл в офицерскую палату.

Он всё время спал; просыпался, только чтобы поесть. Когда он снова набрался храбрости, чтобы навестить Джексона, то увидел, что на его койке лежит другой. Самого Джексона отправили в Японию.

Между перевязками Меллас подолгу принимал душ, несмотря на призыв ВМС мыться быстро. Потом снова спал. Время от времени он видел медсестру из сортировки. Они старательно избегали друг друга. Он также видел, как рыжеволосая сестра входила и выходила из палаты. Он не мог не смотреть на неё. К его неудовольствию, она, казалось, была в хороших отношениях с сортировочной сестрой.

Он старался вовлечь рыжеволосую сестричку в разговор, но было понятно, что она на дежурстве и имеет мало времени для болтовни. Она была вежлива и временами одаривала тёплой улыбкой после осмотра его глаза. Вскоре они уже обменивались короткими фразами. Он узнал, что она тоже родом из маленького городка, но в Нью-Гэмпшире, и что им обоим нравится собирать ежевику. Хотя он и был ей благодарен за мимолётные разговоры, ему хотелось, чтобы она обняла его своими руками и прижала к себе так сильно, чтобы показалось, будто они проникли друг в друга. Но сбыться этому было не суждено.

За пару дней раны перестали кровоточить, и ему предложили принимать пищу в офицерской столовой. Он согласился.

В старых ботинках и свежей униформе он нерешительно прошёл внутрь отполированного деревянного интерьера; золотая лычка второго лейтенанта сияла на воротничке. Официанты-филиппинцы наносили последние штриха на скатерти. Столы были убраны сверкающим серебром и белым фарфором. Меллас посмотрел на свои побитые ботинки, попирающие покрытую коврами палубу. Один из филиппинцев отвёл его к столику на восемь человек, в центре которого стоял канделябр с четырьмя зажжёнными свечами. Он сел. Остальные стулья заняли медсёстры, их было семеро.

Вблизи от этих женщин сердце Мелласа стучало от радости. Он старался сдерживать своё возбуждение потиранием рук над скатертью. Некоторые из сестёр пытались заговорить с ним, но он не смог отвечать разумно. Он лишился дара речи. Всё, что он мог, это запихивать еду в рот, смотреть на них и смеяться. Разговор шёл о военных магазинах в Маниле и Сасебо, о поездках в Тайбэй и Куала-Лумпур. Одни отпускали намёки в адрес офицеров-мужчин, другие смеялись.

Мелласу хотелось коснуться их. Хотелось дотянуться через стол и положить руки на их сердца и на груди. Он хотел склонить голову к ним на плечи, вдыхать запах их кожи и впитывать их женственность.

Но они были старше его и по возрасту, и по званию. Они тоже чувствовали себя неуютно, предполагая, что у него стояк. Это была правда, но не вся. Временами их разговор между собой становился не таким натянутым, скакал вокруг и через него, игнорируя проблемы и возможности, вызванные тем фактом, что они были женщинами, а он – мужчиной. Наконец, они извинились и оставили Мелласа одного. Официанты-филиппинцы убирали со стола. Один из них принёс ему свежий кофе.