Матросская революция - [42]

Сколько ни выступали Луначарский, Рошаль и Раскольников, матросы их проигнорировали. А затем Раскольников был вызван в Петроград «на ковер» к В.И. Ленину.

Об этой встрече с вождем большевиков он вспоминал так: «Мы отворили дверь. Тов. Ленин сидел, вплотную прижавшись к письменному столу, и, низко наклонив над бумагой свою голову, нервным почерком бегло писал очередную статью для “Правды”.

Закончив писать, он положил ручку в сторону и бросил на меня сумрачный взгляд исподлобья.

— Что вы там такое наделали? Разве можно совершать такие поступки, не посоветовавшись с ЦК? Это — нарушение элементарной партийной дисциплины. Вот за такие вещи мы будем расстреливать, — принялся меня отчитывать Владимир Ильич.

Я начал свой ответ с объяснения, что резолюция о переходе власти в руки Кронштадтского Совета была принята по инициативе беспартийных...»

Раздражение Ленина понятно, и пусть его обещание расстрелять своих соратников за плохую работу — это всего лишь фигура речи, но разозлен кронштадтскими матросами Ильич был в те дни не на шутку. Кронштадтцы в своем желании быть революционнее всех революционеров могли попросту дискредитировать саму идею Советов, на которую так рассчитывали большевики. Но раздражен кронштадтцами был не только Ленин. Провозглашение независимости от центральных властей Кронштадтом вызвало самую негативную реакцию Временного правительства. Резкая реакция проправительственной прессы и самого правительства на неприятные новости из Кронштадта объяснялись, в отличие от негодования В.И. Ленина, вполне понятным стремлением не допустить двоевластия в стране, а также хоть как-то наказать кронштадцев за безнаказанные убийства офицеров в феврале—марте. Временное правительство неоднократно обсуждало обстановку в Кронштадте и командировало туда министров И.Г. Церетели и М.И. Скобелева, для уточнения обстановки и переагитации матросов. Обстановку министры выяснили, но с переагитацией у них ничего не вышло. На митингах их освистали.

А затем удар по матросам нанес Петроградский Совет, к которому они апеллировали в своей резолюции. 26 мая состоялось экстренное заседание Петроградского Совета, осудившее кронштадтцев. На следующий день на 3-м съезде партии эсеров А.Ф. Керенский высказал удовлетворение такой позицией Петроградского Совета, подчеркнув, что Совет принял антикронштадтское решение «без всякого его влияния», а о действиях самих кронштадтцев отозвался, что матросы просто недостаточно развиты. Думается, в словах А.Ф. Керенского сквозила обида не только на матросов Кронштадта, но и на матросов Гельсингфорса, которые фактически выгнали его из военно-морской базы.

3 июня начал работу I Всероссийский съезд Советов. По воспоминаниям присутствовавших там делегатов от Кронштадта, чуть ли не каждый «соглашательский» оратор считал нужным обвинить их в сепаратизме и в развязывании гражданской войны, что в принципе соответствовало действительности.

В основе поднятого в результате «Кронштадтского инцидента» шума была еще очень свежая память о февральско-мартовских матросских самосудах. Отсюда и искренняя вера журналистов, и не только их, что положение в Кронштадте должно быть самое ужасное. Но вот парадокс! Как раз по причине кровавого характера революционных событий в городе и в обстановке послереволюционного безвластия кронштадцы в апреле — мае были уже склонны к установлению на острове собственной сильной власти и вследствие этого — своего матросского порядка. Что касается офицеров, то фактически к этому времени от руководящей роли они были полностью отстранены. Что же касается гражданского самоуправления, то в перенасыщенном воинскими частями Кронштадте гражданская администрация никакого авторитета не имела никогда.

А так как реальной властью мог быть только некий новый революционный выборный орган, то им и стал местный Совет. К тому же в крепости еще помнили первый опыт 1905 года по организации Советов. Как отмечал, например, матрос-большевик И.П. Флеровский в своей книге «Большевистский Кронштадт в 1917 году», «...в Кронштадте был полный порядок. Под страхом строжайших кар, вплоть до конфискации имущества и выселения, было запрещено пьянство. В результате на улицах не встречались пьяные и подвыпившие. Из Кронштадта были выселены проститутки, которыми кишела дореволюционная крепость...» Принятие вышеупомянутой поправки кронштадтскими депутатами было вызвано не желанием конфликтовать с центральной властью, а зафиксировать положение, сложившееся в городе, и еще больше поднять авторитет городской власти.

Что касается большевистского руководства, то они сначала серьезно переоценили стихийную «левизну» кронштадтских матросов, которая могла привести к самым печальным последствиям. Уже через день после принятия «левой» поправки кронштадтцев туда, по поручению В.И. Ленина, прибыл член ЦК партии Г.Ф. Федоров, который заявил руководителям кронштадтских большевиков, что ЦК не одобряет решения Кронштадтского Совета, и потребовал немедленного их выезда в Петроград «на ковер» к В.И. Ленину. В беседе с руководителем большевистской фракции в Кронштадтском Совете Ф.Ф. Раскольниковым В.И. Ленин заявил, что декларирование советской власти в одном Кронштадте сепаратно от всей остальной России — это утопия, и оценил позицию большевистской фракции в Совете как попустительскую, как нарушение элементарной партийной дисциплины, за которое следует расстреливать. Осудил «левые» заявления кронштадтских большевистских руководителей и Л.Д. Троцкий. Он прибыл в Кронштадт и принял активное участие в урегулировании «инцидента», причем делал это так, чтобы не испортить отношений с матросами. На заседании Петроградского Совета 26 мая Троцкий эффективно оправдывал кронштадтцев, ссылаясь на «двоебезвластие» в стране.