Матрос с Гибралтара - [2]

Вскоре после выезда из Пизы — мы еще даже не успели добраться до Кашины — из-под брезентового верха стали раздаваться какие-то приглушенные вскрики. Я узнал голос Жаклин. Видно, ухаживания работяг становились все настойчивей и настойчивей. Мне были слишком хорошо знакомы эти смешливые звуки. Услыхал их и шофер.

— Если хотите,— смущенно предложил он,— ваша жена, она может сесть рядом со мной.

— Да нет, не стоит.

Он удивленно посмотрел на меня, потом улыбнулся.

— Мы здесь народ ревнивый. У вас-то там, во Франции, все иначе, правда?

— Да, так оно и есть.

— Они все перед отъездом пропустили по стаканчику. Сегодня день получки. Вот в чем дело. Вам что, правда, все равно?

Ситуация явно его забавляла.

— Это же вполне естественно,— ответил я,— когда женщина одна среди мужчин, тем более они выпили.

— Хорошо, когда не ревнуешь. Вот я, к примеру, я бы так не смог.

Рабочие смеялись. Вскрикивания Жаклин сделались несколько тревожней. Он бросил на меня взгляд, исполненный все того же глубокого изумления.

— Живем мы с ней совсем одни,— пояснил я,— никогда ни с кем не видимся, так что мне даже приятно, когда другие… В общем, сами понимаете.

— Теперь понял, видно, просто вы давно женаты, вот в чем дело, угадал?

— Мы давно знакомы, это так, но мы не женаты. Собираемся пожениться. Ей очень хочется, она не будет счастлива, пока мы не поженимся.

Мы оба дружно рассмеялись.

— Многие женщины такие, им обязательно нужно, чтобы замуж.

Обычно я с трудом переносил людей, довольных своей участью или, во всяком случае, беспечных, что ли, их общество всегда причиняло мне какую-то боль. А вот с ним — как ни странно,— с ним мне было очень хорошо.

— Любовь,— заметил он,— как и все на свете, не может длиться долго.

— Она славная,— возразил я.

— Понятно,— рассмеялся он.

Мы уже проехали Кашину. Дорога стала намного свободней. Он был явно в настроении поболтать. И принялся задавать мне вопросы, какие задают обычно всем туристам.

— В первый раз в Италии?

— В первый.

— И давно вы здесь?

— Две недели.

— Ну и как вам итальянцы, нравятся, нет?

Он задал мне этот вопрос с каким-то вызовом и даже с чуть детским задором. Потом стал ждать, что я отвечу, сразу как бы замкнувшись в себе, делая вид, будто полностью поглощен управлением своим грузовичком.

— Да пока что трудно сказать,— замялся я,— я ведь их еще совсем не знаю. Но похоже, их вряд ли можно не полюбить.

Он улыбнулся.

— Не любить итальянцев,— проговорил он,— это все равно что вообще не любить людей.

И сразу как-то расслабился.

— Пока шла эта свинская война,— он назвал ее по-итальянски, «porcheria di guerra»,— чего только о них не говорили.

— Да, во что только не заставляют верить людей,— заметил я,— когда идет война.

Я чувствовал себя совсем разбитым. Он не сразу об этом догадался.

— А как вам Пиза, красивая, да?

— Ничего не скажешь,— согласился я,— очень красивая.

— Это просто счастье, что площадь совсем не пострадала от бомбардировок.

— Да, действительно счастье.

Он повернулся и посмотрел мне в лицо. Я сделал над собой усилие, чтобы ответить на его взгляд, и он это заметил.

— У вас усталый вид,— заметил он.

— Немного.

— Ясное дело, такая жара,— проговорил он,— и потом, путешествие.

— Да, так оно и есть,— согласился я.

Но ему все равно хотелось поболтать. Он говорил о себе, и минут двадцать мне даже не приходилось ему отвечать. Он рассказал, что заинтересовался политикой после Освобождения, да, особенно с тех пор, как стал членом заводского комитета в Пьемонте. Это была самая счастливая пора в его жизни. Когда комитеты распустили, ему все сразу опротивело, и он вернулся в Тоскану. Но тоскует по Милану, «потому что Милан, он живой». Он долго говорил об этих заводских комитетах, о том, что натворили англичане.

— Это же просто безобразие, что они здесь творили, разве не так?

Чувствовалось, что для него это очень важно. Я подтвердил, да, правда, просто безобразие. И он снова заговорил о себе. Теперь вот он каменщик в Пизе. Там сейчас много строят, восстанавливают. Грузовичок этот его. Он попал к нему после Освобождения, так и оставил его себе. Продолжая говорить, он слегка сбавлял скорость, когда мы проезжали какие-нибудь городки, чтобы дать мне возможность получше рассмотреть церкви, памятники и надписи на стенах: «Viva il partito communista» и перевернутое «L» перед словом «Король». Всякий раз я смотрел с таким вниманием, что он не пропустил ни одной достопримечательности.

Мы прибыли в Понтедеру. Он снова заговорил о своем грузовичке. То, как он завладел им, явно немного его беспокоило.

— Что говорить, конечно, я должен был бы вернуть его товарищам по комитету, а я взял и оставил себе.

Он сразу понял, что это ни капельки меня не возмутило.

— Должен бы, да вот не смог. Я водил этот грузовичок уже два месяца, разве можно было с ним расстаться…

— Многие поступили бы точно так же,— успокоил я.

— Я говорил себе, у тебя в жизни не будет другого, бывают такие вещи, просто не можешь поступить иначе, иной раз даже украдешь. Эту машину, можно сказать, я ее украл. Но чтоб я жалел об этом, сказать по правде, нет.

Он добавил, сами видите, из этой колымаги больше шестидесяти никак не выжмешь, но он все равно чертовски доволен, что она у него есть. Эх, признался он, до чего же люблю я эти машины. Вообще-то заняться ею как следует, клапана привести в порядок, она бы могла делать и все восемьдесят. Но ничего не поделаешь, никогда не хватает времени. Да она и так ему неплохо служит. Благодаря ей, когда погода подходящая, он может даже иногда ездить на выходные в небольшой рыбачий поселок на берегу Средиземного моря и брать с собой друзей. Стоит вполовину дешевле, чем на поезде.