Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации - [55]

Но из сказанного неизбежно вытекает, что любовь и ненависть необязательно антагонистичны, что связь между ними сложнее, чем просто между «плюсом» и «минусом».

Неоднократно высказывалось мнение, что, например, приветственная улыбка человека имеет своим первоисточником оскаливание зубов как предостерегающий, угрожающий жест, превратившийся в процессе развития вида в средство умиротворения, а затем и выражения высокой степени приязни. Лоренц отмечает, что у примитивно организованных животных, например, уток, определённые крики, выражающие угрозу, тоже практически не отличаются от криков, выражающих приветствие.

Когда человек больше чем человек

Когда же речь заходит о человеке, приходится соотносить это явление ещё и с национальной специфичностью выражения эмоций. Это понятие уже мелькало на страницах нашей книги. Пока мы испытываем эмоцию, но ещё не выразили её с помощью языка, она носит более или менее универсальный характер. Радуемся, сердимся, опасаемся мы более или менее одинаково. Любое общение с собой – например, возглас досады, боли и тому подобное – гораздо менее национально, чем та же информация, но словесно направленная на собеседника.

Можно, по-видимому, даже сказать так: речь, обращённая к себе, тем менее национально-специфична, чем более она обращена к себе. Но вот если человек разговаривает хотя бы сам с собой, но воображает при этом реального собеседника, речь его мгновенно становится национально специфичной. Даже разговор с собакой, лошадью (вспомним рассказ Чехова «Тоска»), неодушевлённым предметом (снова Чехов: «Дорогой и многоуважаемый шкаф!») национально-специфичен, так как речь здесь уже вышла наружу, оформилась и сформулировалась.

Факт этот неудивителен, ибо понятно, что человек наедине с собой – менее социальное существо, чем он же, когда находится непосредственно в обществе. Выражаясь афористически, человек больше человек, когда общается с другими людьми.

Впрочем, и разные виды реального общения национально-специфичны по-разному. Письменное общение в большей степени подчиняется национально-специфическим правилам, чем устная речь. Это становится понятным, если вспомнить, что устная речь, как правило, более эмоциональна, чем типичная письменная, а эмоции в большинстве своём носят общечеловеческий характер.

Для целей нашего исследования удобно сравнить такие культуры, в которых обращение к инвективе – излюбленный приём оскорбления и самоутверждения, и культуры, где те же цели достигаются преимущественно другими средствами. По-видимому, не существует стран и территорий, где к инвективе совсем не обращаются, но её место в межличностных отношениях может оказаться весьма разным.

Страны европейской группы можно в большинстве своём отнести к подавляющему большинству стран, где инвективное общение играет очень важную роль и где поэтому велико число и разнообразие этого средства общения.

Этой группе противостоят такие, где оскорбление адресата достигается в основном другими средствами; во всяком случае, помимо инвектив в арсенале жителей широко (шире, чем в Европе) распространены другие, не менее или даже более действенные приёмы и способы.

К числу народов последнего типа можно отнести в первую очередь японцев, а также небольшой ряд других культур.

Строго говоря – и это принципиально важно для настоящего исследования, – в каждой национальной культуре без исключения есть самые разнообразные способы оскорбительного эмоционального воздействия на оппонента, от язвительных замечаний в его адрес до вульгарных поношений.

Но изучение лексики и наблюдение за реальным поведением представителей той или иной культуры заставляет прийти к выводу, что, например, роль вульгарного поношения может быть совершенно разной; кроме того, культуры могут различаться уже тем, что́ именно в них считается вульгарным поношением: уже отмечалось, что нередко то, что в одной культуре влечёт очень резкую реакцию оппонента, вплоть до кровопролития или судебного преследования, в других может вызвать разве что недоумение.

Несколько примеров. В основе немецкой инвективной стратегии лежат богохульства («Teufel auch!» «Teufel Gott verdamm mich! In Teufels Name!»), зоологизмы («Das dich der Geier hole!» приблизительно «Коршун тебя задери!»), но особенно – всевозможные выражения, связанные с физиологическими выделениями («Vedammter Mist! Ich scheiß auf ihn!» и тому подобное). Немецкоязычные авторы помещают списки этих и подобных инвектив параллельно русским наиболее непристойным выражениям (мат и прочие подобные выражения). В новогреческом языке первое место принадлежит «богохульному мату» типа «Гамо панайя су!» («Ебу твою богоматерь!»), «Гамо то тео су!» («…твоего бога!» и так далее. Скатологизмов же практически нет.

Напротив, в японском и русском языках богохульств нет или очень мало, зато испражнения упоминаются в изобилии. При этом у русских на первом месте находится сексуальная лексика (мат), у японцев – связанная с испражнениями.

Наиболее грубыми и непристойными словами в египетском арабском являются «Хаваль!» (гомосексуал), (сравним русский «Пидор!») и «Ибн шармута!» («сын проститутки»), сравним русский «Выблядок!».