Материя - [4]

Его звали Фербин отц Аэлш-Хауск’р, и он был принцем из дома Хаусков, сыном короля Хауска Завоевателя. Однако его, королевского сына, воспитали так, что на отца он ничуть не походил. Отец его чувствовал себя как рыба в воде в сражении и споре, всю жизнь энергично укреплял престиж своей монархии и страны, делая это неизменно во имя МирБога и думая о следе, который оставит в истории. Король воспитывал старшего сына по своему подобию, но того убили — убили те, с кем они сражались (возможно, в последний раз) сегодня. Второй его сын, Фербин, обучался искусству дипломатии, а не войны и должен был проявлять себя при дворе, а не на плацу или в фехтовальном зале, тем более не на поле боя.

Его отец знал это. Он никогда не гордился Фербином так же, как Элимом, погибшим первым сыном, но принимал как данность, что Фербин тяготеет (даже имеет призвание, как часто думал сам Фербин) к политическим интригам, а не войне. В общем-то, отец хотел именно этого. Король предвидел наступление времен, когда военные подвиги, совершенные им ради приближения новой эры, сочтут жестокой необходимостью, как оно и было на самом деле. И он хотел, чтобы по меньшей мере один из его сыновей свободно чувствовал себя в этом мире спокойствия, благоденствия и довольства, где удачно сказанное слово значит больше обнаженного меча.

Фербин не был создан для войны, но не по его вине, — так он себе говорил. И уж конечно, не по своей вине он почувствовал ужас, осознав, что может умереть в любую минуту. И еще меньше бесчестило его то, что он утратил контроль над собственным желудком, когда этого типа — Йилима (майора, или генерала, или как его там) разорвало снарядом. Боже милостивый, да ведь этот человек только что говорил с ним, как вдруг раз — и нет! Разорван в куски.

Их маленькая группка заехала на невысокий холм, чтобы лучше видеть сражение. Фербин тогда еще подумал, что это безрассудство — выставлять себя напоказ перед наблюдателями противника: значит, подвергаться еще большему риску, чем гибель от шального снаряда. Этим утром в выездной королевской конюшне Фербин выбрал лучшего из мерсикоров — чистокровное белое животное, высокое, с горделивой осанкой; он решил, что будет хорошо смотреться на нем. Но вскоре он обнаружил, что генерал-майор Йилим думал точно так же, ибо сидел на точно таком же животном. И только задним умом (сколько раз ему приходилось пользоваться этим или похожим выражением, начиная объяснения после очередного конфуза) Фербин понял, какую же глупость они совершили, заехав на прекрасно видный противнику холм на двух столь заметных скакунах.

Он хотел было сказать, что не стоит этого делать, но решил, что слишком мало осведомлен о том, как поступают в таких случаях, — а потому лучше пока придержать язык. И потом, он не хотел быть заподозренным в трусости. Возможно, майор-генерал или генерал-майор Йилим чувствовал себя оскорбленным оттого, что не послан на передовую. Взамен его попросили присматривать за Фербином, держа принца близко от развернувшейся схватки, чтобы он формально участвовал в битве, но не настолько близко, чтобы он оказался под огнем.

С холма им открылось все поле боя, начиная от большой башни вдалеке — цилиндра километрового диаметра — и до границ долины, включая и место, где они находились, на первой гряде невысоких холмов. По ней шла дорога до Пурла — сарлской столицы, едва видимой в туманной дымке: до города было меньше дня езды.

Здесь располагалось когда-то графство Ксилиск. Края эти давно обезлюдели, превратившись в королевский парк и охотничьи угодья. В новых густых лесах, в заросших деревнях Фербин играл мальчишкой вместе со своими братьями и сестрой. Теперь же эта складчатая, пересеченная местность, насколько хватало глаз, сверкала огнем бессчетного множества пушек, а там, где маневрировали войска и военные машины, казалось, движется и течет сама земля. Надо всем этим к небесам устремлялись громадные косые столбы пара и дыма, отбрасывавшие на землю гигантские рваные тени.

Там и сям под пеленой тумана и низких облаков, над полем кровавого сражения, двигались какие-то точки и маленькие крылатые объекты. То были кауды и лиджи, почтенные животные-воины, издавна служившие для корректировки орудийного огня и передачи разведданных и приказов. Тучи более мелких небесных обитателей никого не волновали — видимо, все они были «своими». Никакого сравнения с древними временами, когда в сражениях участвовали стаи, эскадрильи, тучи громадных тварей! Конечно, если предполагать, что старинные легенды и картины заслуживают доверия... Фербин находил, что это преувеличено, а его младший единокровный брат Орамен, который вроде бы копался в древних источниках, однажды сказал: конечно, преувеличено, — но сперва, по своему обыкновению, покачал головой, дивясь невежеству Фербина.

Хубрис Холс, слуга принца, сидел на скакуне слева от него, копался в седельном мешке и бормотал, что надо бы найти съестное в ближайшей деревне за их спиной. Майор — или генерал — Йилим, расположившись справа от Фербина, рассуждал о следующем этапе кампании, то есть о перенесении войны на территорию противника. Фербин, ничего не сказав слуге, из вежливости повернулся к Иилиму. Вдруг раздалось нечто вроде звука рвущейся материи, пожилой офицер (тучный, с красноватым лицом, склонный к одышке) не окончил фразу и исчез — просто исчез, и все. Его ноги и нижняя часть туловища все еще сидели на спине животного, но все остальное валялось вокруг, разорванное на кусочки. Половина этого попала на принца, покрыв его кровью и ошметками неопознаваемых частей тела. Фербин смотрел на то, что еще оставалось в седле, стирая с лица кровь и лоскуты плоти — теплые и вонючие, мигом вызвавшие тошноту. Съеденный второй завтрак выскочил наружу так, словно спасался от кого-то. Принц закашлялся, а потом снова отер лицо окровавленной рукой.