Материнский кров - [77]

Однако весна не зима, ее не пересидишь, глядючи в окошко, и Ульяна, как только послабели утренние приморозки, стала сажать лук. Митя любил лук, всегда помогал ей сажать и выкапывать, а за обедом густо солил луковку и хрумкал, радовался, как малое дитя.

Она брала вымоченные луковицы из ведра и невольно переводила думы на сына, материнским сердцем считая его таким же слабым и требующим бережного ухода, не для войны пригодным, а он уже третий месяц в солдатах и прислал всего одно письмо. Почему ж не пишет? Был такой заботливый, на «вы» мать всегда называл, а не шлет писем, гадать ее заставляет и тревожиться, что с ним и почему молчит. «Где ты, Митенька? Где? Я ж тебя жду не дождуся!..»

Одно письмо пришло от Феди. Чужой ведь хлопчик, перекати-поле сиротское, а не забыл «мамулю», доброе слово издалека донес солдатским письмецом и оглянулся на ее хату, перед тем как идти в бой на немцев. «Спасибо, спасибо, мамуля…» И тебе тоже дай бог, сынок, ты теперь мне тоже сынок, Хведенька… Я ж тебя тоже никогда-никогда не забуду! Ты ж за меня тоже ходил биться и спас сироту-мамулю от плутов та от тюрьмы… Я ж за тебя уже и молилась, господу богу и царице небесной все про тебя рассказала… Я твое добро до скончания веку запомнила… От бы вы встретились с Митей в моей хате, как браты…

— Теть Уль-а-а-а… запи-и-иска те-бе!..

Через двор к огороду бежала Зойка Кравцова. Встречный ветер трепал ее серый платок, сбивая на сторону, она придерживала его левой рукой, а правую сжимала в кулачок и держала над головой. Ульяна бросила лопату, заспешила навстречу. Обе запыхались, когда стали рядом. Зойка протянула кулачок:

— На… От сына… — и, отвернувшись за ветер, перевела дух.

Ульяна развернула вчетверо сложенную бумажку. Это был клочок листа из школьной тетради в косую линейку. Написанные карандашом буквы зарябили в глазах… Она узнала Митин круглый почерк и какое-то время оставалась в устойчивой прежней позе — матерое дерево с одного стука не валится.

— Зоя, будь ласка, почитай, шо Митя тут пишет? — она протянула соседке записку на раскрытой ладони, большим пальцем слегка прижимая, чтоб не сдул бумажку горный ветер. Зойка приняла весточку и, захватив тетрадный листок в кулачки, поднесла к глазам.

— «Мама, я пока живой, — прочитала Зойка нараспев и ободряюще вскинула глаза к Ульяне, но та напряженно ждала, будто замкнула себя, почуяв недоброе. Зойка уловила ее тревогу, решила вернуться к бодрому началу записки и повторила: — Мама, я пока живой. Сейчас есть возможность встретиться. Приезжайте в Краснодар…»

Зойка увела глаза от записки, опять посмотрелана Ульяну, все, мол, хорошо, встреча с сыном предстоит, и сделала третий заход от первых слов записки:

— «Мама, я пока живой. Сейчас есть возможность встретиться. Приезжайте в Краснодар и найдите госпиталь на улице Шаумяна…» — Зойка легко пробежала последние пять слов, будто со скользкой горушки катнулась.

— Все? — спросила Ульяна. — Там, по-моему, больше написано. Читай до конца, не вкручуй мою голову тем, шо я неписьменна.

— Та я ж прочитала вам главное, тетя Ульяша. В Краснодаре Митя, зовет вас до себя и на улице Шаумяна встречу назначает. Про то ж и в конце записки пишет, от слухайте: «Родичей сюда пускают. Приезжайте, буду очень-очень рад повидать вас, мама. Жду». — Зойка опустила руку с Митиной запиской, снизу вверх глянула на Ульяну: — Вот и все. Писал восемнадцатого марта. Подпись свою хитровату крутнул понизу. Все вам, ей-богу, все прочитала. Неужели не верите? Могу еще раз повторить все, каждую буковку и слово. Хотите так, тетя Ульяша? — И Зойка порхнула к ней, как птичка, спряталась от ветра.

— А ну пойдем до хаты, бо ты балакуха, не дай господь. Думаешь, от ветру сховалась, так теперь набрешу сусидке ще больше? Я ту твою брехню уже за ветром пустила, а в хате ты мне всю правду скажешь — там ветра нема и там иконы, не одна я тебя слухать буду.

Ульяна так и не приняла от Зойки листок с Митиной запиской, будто и весть саму пока отстранила от себя, чтоб смута хоть чуточку прояснилась. Подхватила в одну руку ведро с луковичной посадой, в другую взяла огородную тяпку и повела соседку к хате.

Трудными были для Ульяны эти шаги — к беде гнало ее ненастье, к сыночку пораненному: «Буду очень-очень рад повидать вас, мама…»

В горнице она села на табуретку у стола, развязала теплый платок, чтоб надежнее слушать, даже нижнюю белую косынку сдвинула с уха.

— Теперь читай, Зоя. Та не торопься, тут ветру нема, все буквочки сыновы до меня передай. Все до одной, шо своей ручкой он написал…

Голос Ульяны уже слабел, но она крепилась. Она уже глазами рану искала сынову и, пока не увидела, внешне оставалась спокойной.

Зойка осталась стоять у двери, напротив нее в окне дергалась рамка открытой форточки и в ветках шелковицы высвистывал ветер, туда и ей сейчас упорхнуть бы вместе с запиской, в распух улетят и слова. И она начала читать, а сама вприглядку смотрела на открытую форточку, будто туда выпускала их, протягивала голосом, готовясь с последним словом исчезнуть сама:

— «Мама, я пока живой. Сейчас есть возможность встретиться. Приезжайте в Краснодар и найдите госпиталь на улице Шаумяна. Родичей сюда пускают. Приезжайте, буду очень-очень рад повидать вас, мама, жду». Писал восемнадцатого марта.