Материнский кров - [28]

Последнее время Ульяна все думы к сыну сводила, день за днем откидывала, добираясь к последнему, когда срок учебы кончится и на побывку домой отпустят. А вдруг далеко куда-нибудь отправят на работу или сразу в красноармейскую форму переоденут — и на фронт, под пули, под мины? Что будет дальше, и подумать страшно. Тут Ульяна всегда саму себя одергивала и дела искала такого, чтоб и голосом перебить опасную думку.

— Оля! — крикнула она напарнице и рукой помахала. — Иди сюда!

На скирде было уже порядочно сена. Ольга откликнулась издалека и зашагала широким шагом, пружинисто, в такт шагам, поднималась и опускалась наверху скирды ее белая косынка. Но вот молодица присела над краем скирды и оперлась на вилы:

— Шо, тетя Уля-а-а…

— Та не кричи так, а то все галки с белолиста послетят. Давай у Самсоновича выкосы просить? Глянь сверху по заречью — за Зиньковским садом добра полянка в кущьях. И за Багметовым хутором я знаю две, и за Кругликом.

Ольга приподнялась, приставила к глазам ладошку. Высота обирала у нее рост, да сено рыхлилось под ногами — снизу она казалась круглощекой куклой, и движения были кукольными, не своими: подняли ее, повернули, туда-сюда, куда теперь? Снять бы ее с верхотуры и под скирдой в тенечке усадить, голосом доброй мамы посюсюкать: «Уморилась, моя Олечка? Мы дедуське Стрекоте набьем!»

Бригадир после выгрузки бегал, прихрамывая, вокруг скирды и обравнивал ее стенки граблями, заставлял собирать очесы в кучки и забрасывать наверх. А когда всю скирду обдергал и огладил, взялся мороковать с подсчетами — измерял шагами длину скирды, прикидывал навильниками ее высоту и ширину, замеры вписывал в блокнот, доставая из-за уха огрызок карандаша и снова туда упрятывая. Это была самая главная часть его бригадирской работы, и он исполнял ее молча, с видом очень занятого важным делом человека, будто он один переделал всю эту гору работы и теперь составляет отчет, чтоб доложить результат начальству.

— Самсонович! А Иван Самсонович! — позвала Ульяна. — Ну, товарищ бригадир…

— Пасля, девчата, пасля…

И опять разговор на прежний круг:

— Иван Самсонович, погодьте трошки…

— Занят я, девчата. Пасля, пасля вас паслушаю…

Донским переселенцем за Кубань был Иван Самсонович Стрекота, до коллективизации жил в линейной станице Мартановской, а в Псекупской появился недавно, никто не знал, из каких дальних или ближних краев он сюда попал, считали чужаком, часто затевали с ним спор. Вот и сейчас Ульяну прорвало.

— Та шо ты, Самсонович, крутисся, як бес перед заутренней? Сховай ты свою грамотку в карман и нас поел ухай!

— Чт-то?.. Чт-то?..

— Дело у нас.

— Я пасматрю, пасматрю на вас у Дьяченки!.. Там вы пакрутитесь да самай заутрени… Там вы наслухаетеся!..

Вот и поговори с таким. Только одно и знает орать: «Дьяченки приказ!.. Дьяченка заставит!.. Дьяченка накажет! Дьяченка пошлет туда, где Макар телят не пас!..» Хоть укладывай на ручную тележку домашний скарб, привязывай бечевкой корову и тикай из станицы вместе с беженцами. Бросай хату, катись куда очи глядят… А кто ж Матвию слово давал? («Не бросай, Ульяна, хаты…» — «Так и будет, как ты сказал…») Нет, Самсонович, я подожду, пока ты начальству из своей грамотки все повыкладаешь, так и свое тебе скажу. Ты до моего Матвия раньше дорожку добре в кузню знал со всякой железякой: «Матвей Степанович, подклепай трошки…» А теперь — «пасля» и «пасля»?..

Ульяна ушла к своей арбе, проверила у быков ярмо и налыгач. Ольга сделала то же самое. Своих слов она бригадиру не говорила, ругать ее у Дьяченки не за что, и, выкос ей нужен или не нужен для козы, сказать не могла. Безответное и безропотное существо: обидят — стерпит, приласкают — довольна. Безхатная, с корней сорванная. Пока прижилась на другом месте, а земля тут ей все равно не родовая. Всегда Олька между чем-то живет, куда судьба катнет…

— Полукаренко и Курень! — Бригадир, склонив шею долу, стоял у скирды с затененной стороны и руками подзывал к себе. Вислые сивые усы и мятый козырек стерханой фуражки-сталинки как бы досказывали: «Уморился я, не стариковские это хлопоты — допоздна с казенными делами. На лавочку уже пора сесть и на закат вприщур глядеть…»

Когда Ульяна и Ольга подошли, бригадир распружинил осанку, но все равно смотрелся рядом с рослыми крестьянками как усохший старичок. Будто сердитый свекор стоял сейчас перед невесткой и внучкой и голосом домашнего деспота устраивал обоим разнос:

— На Валошиных палянах сена асталась?

— Нема сена на Волошиных, — ответила Ульяна в тон бригадиру строго и официально.

— А на Карагодавских?

— И там. Корогодовские поляны колхоз «Восьмое марта» покосил.

— Олинские кто? — продолжал допрос бригадир и делал в своем блокноте какие-то пометки: к докладу готовился.

— На Олинских люди для своей худобы нагромадили копицы — вот кто.

— Если не вывезли, вазьмем.

— Рази ж можно брать чужое? Люди нам за свою правду очи заплюют. Спокон веку я чужого не брала и не возьму! — Ульяна плюнула и отвернулась от бригадира.

— А ты знаешь, какая сейчас правда? — бригадир обежал вокруг Ульяны и козырек фуражки азартно подбил кверху. — Кугуты пад себя гребут, а там… там… на фронте — Матвей твой и другие… Каму ж мы тут мяса сабираем?.. Краснай Армии — вот каму! — Иван Самсонович закашлялся и дрожащими пальцами перебирал пуговицы на расстегнутом вороте гимнастерки. Куда-то высоко он смотрел и кричал не для двух слушательниц — сейчас договорит все, застегнет воротник гимнастерки и после слов приступит к исполнению. — Прикажут — вазьмем сена и са двара. Из сараев повыгребаем!.. Кровь из носа, а выполни приказ!..