Матерь Лада. Божественное родословие славян. Языческий пантеон - [15]

Диалог Давида и Волота явно напоминает такой же космологический диалог Одина с великаном Вафтрудниром в «Старшей Эдде». А также сказание «Калевалы» о певце-волшебнике Вейнеймейнене, оживившем мертвого великана-чародея Виппунена и выведавшем у него магические тайны. Подобно скандинавским великанам или греческим титанам, волоты — предшественники богов и людей, обреченные на исчезновение, уход в безвозвратное прошлое. Но они также и предки, достойные почитания. Потому Волот, признав превосходство Давида в мудрости, выдает свою дочь за его сына (премудрого Соломона).

Да и сам Велес-Месяц — бог мертвых, предков. Его индоевропейские «сородичи» — балтские божества смерти Велс и Велона, литовские veles — тени усопших, скандинавские валькирии и Валгалла («зал мертвых»), греческие Елисейские поля. Все эти мифологические имена, как и имя Велеса, происходят от индоевропейского корня wel-, — «умирать». В идущей из Месопотамии астрологической схеме понедельник — день Луны. У славян Понедельник — «божий ключник», провожающий умерших на тот свет (наподобие Гермеса-психопомпа).

Поляки еще в XV в. почитали на Троицу божество Ныя[12]. По Длугошу, этого бога, подобного Плутону, прошли «после смерти отвести в лучшие места преисподней души покойников.

Имя Ныи родственно чешскому паи — «загробный мир». В Древней Руси и Болгарии навьями называли птицеобразных духов умерших. Преисподняя же здесь — скорее дань христианским представлениям о том, что все язычники попадут в ад. По славянским же народным воззрениям, под землей находятся только пекло (ад) и змеиный ирий (куда уползают на зиму змеи), а соответственно, Ирий (вырий, рай), куда улетают птицы (на зиму) и души праведников, находится на небе либо где-то далеко на юге или востоке, за горами, рекой или морем. Так что Ныя, судя по всему, — тот же Велес.

Еще два славянских бога потустороннего мира — Ме-рот и Радамаш — упоминаются в чешской хронике Вацлава Гаека. Первого просили провести душу усопшего светлым путем, второго — справедливо определить его посмертную участь. Этот второй — явно античный Радомант, судья загробного мира. Его культ мог проникнуть к славянам с юга. Имя же первого связано со славянским обозначением смерти, умирания. Оба, вероятно, были ипостасями или помощниками Велеса.

Вспомним теперь обряд, исполнявшийся Иваном Грозным. Царь с боярами пахал и сеял, а затем, нарядившись покойником, ходил на ходулях. То есть посеянное («погребенное») зерно должно было «воскреснуть» и вырасти. Мертвец превращался в волота и тем обеспечивал урожай. Такое сочетание мотивов естественно для культа Волоса — бога земледелия и загробного мира.

Существовала и женская ипостась Велеса-Ныи, Древнерусские поучения упоминают поклонение «Веле богине». В македонской песне фигурирует вила Вела. Вообще, вилы, эти прекрасные и своенравные птицедевы, близки к Велесу не только своим именем, но и связью с шаманством, плодородием, богатством и миром мертвых. Они любят и знают чудесные песни и мелодии, но могут увлечь человека в безумный, доводящий до смерти танец. Становятся же вилами, по словацким поверьям, души умерших невест. Вилы одаривают людей богатством, приносят урожай. Польские историки XVI в. Стрыйковский и Гваньини отождествляют Ныю не с Плутоном, а с Церерой. У Прокоша (Диаментовского) Ныя — также женское божество. Чешская Нива — жена змееборца Крока и мать трех вещих княгинь-жриц — Либуши, Казн и Гетки. У чешского историка Странского Нива — богиня, соответствующая Прозерпине. Эта Ныя-Вела, скорее всего, та же Лада. Как увидим ниже, Ныя Прокоша соответствует скифской великой богине-змеедеве, матери богов и людей.

Школа В. В. Иванова и В. Н. Топорова считает чуть ли не аксиомой, что Велес — общеиндоевропейский змей-дракон, виновник засухи, враг Перуна-Громовника и соблазнитель его жены. Да, этимологически Велес — «родич» литовского Вельняса (черта), врага Перкунаса и ведического Валы, противника Индры. Вельняс к тому же колдун, музыкант и владеет скотом, а Вала прячет коров в пещере. Вила Вела затворяет источники воды. Велес в карпатской легенде посылает одноглазого демона Сыроеда, и от взгляда того пересыхает река Велесница. Она пробивается в другом месте, но в ней заводится змей-людоед, которого люди с трудом одолевают. Но другая легенда из тех же мест говорит о «Деде», хозяине подземных вод, не дающем им выйти наружу и затопить землю. То есть этот Дед (тот же Велес) — не враг, а защитник людей и земного мира.

Главное же, Вельняс, Вала и им подобные — не боги, а злобные чудовища, способные лишь вредить людям. Индоевропейцы не почитали их, а проклинали. Поклонялись же нечисти, по представлениям славян, лишь злые колдуны и ведьмы. И не среди бела дня в капище на Подоле, а глухой ночью на Лысой горе. А в славянских сказках и легендах о змееборцах змей никогда не зовется Белесом или похожим именем. Будь Белес кем-то вроде Сатаны и дракона, вряд ли один поэт назвал бы другого его внуком. Кокетничанье с Сатаной вошло в моду позже, в XIX–XX вв. И все же демонизация древнего бога имела место и у славян. Возможно, еще в дохристианские времена. «Волосатиком», «ёлсом» в русских областных говорах называли лешего, водяного, черта, «елесихой» — бесовку, «волосом», «волосенем» — мифическое существо вроде ожившего конского волоса, будто бы проникавшее в тело и вызывавшее болезни. «Волос буду!» — божились русские крестьяне. «Какой черт, или какой Велес, или какой змей тебя против меня настроил?» — вздыхал Ткадлечек, чешский автор XIV в. «Оставим эти грехи у Велеса», — писал в 1471 г. один чешский проповедник. А чешские же переводчики книги Сираха в XVI в. желали злой жене обратиться в дикого гуся и улететь за море к Велесу (или «дясу»-черту). В последнем случае речь явно идет о языческом ирии.