Мать сыра земля - [85]

Ледяная вода возымела действие: Моргот перестал биться и судорожно рыдал, подтянув колени к животу, и тискал в руках думочку в шелковой наволочке с вышивкой, время от времени кусая ее зубами. Минут через десять Сенко принес ему чай в большой кружке, усадил и поил, как беспомощного больного, придерживая ему голову. При этом он оставался невозмутимым и ничего не говорил. И неожиданно истерика, которая обычно водила Моргота по кругу, высасывая силы, перешла в нормальные слезы облегчения, как это случалось, если никто ее не видел и не слышал. Сенко заставил его раздеться и уложил под одеяло: Моргот еще лил слезы, но уже беззвучно и умиротворенно. Он так и уснул со слезами на глазах, слушая, как Сенко ходит по кухне, убирая осколки сахарницы. Ему ничего не снилось.

* * *

Я ищу синоним к слову «Родина»,

который не вызовет усмешек

на лицах моих друзей…

Из записной книжки Моргота. По всей видимости, принадлежит самому Морготу

— Я не скажу, что известие это прозвучало для меня громом среди ясного неба, — Лео Кошев говорит спокойно, ни один мускул на его лице не выдает эмоций. Он не просто невозмутим — он делает вид, что его ум продолжает превалировать над чувствами. И у меня опять складывается ощущение, что играет он плохо. — Я предполагал, что на бирже с акциями завода происходит что-то неправильное. Рост акций не соответствовал скорости их движения. Рынок ценных бумаг в то время только-только начал развиваться, поэтому экономическим законам в полной мере не подчинялся. На рынке действовал ограниченный круг лиц, профессионалов и игроков; люди же, не имеющие капитала, выступали на нем продавцами акций, полученных в ходе разгосударствления собственности. Чтобы какая-нибудь повариха пошла на биржу и купила акции вместо того, чтобы положить в кубышку золотую цепочку, — это было беспрецедентно. Конечно, покупка акций на подставных лиц распространилась среди некоторых игроков… Но акции завода не стоили того, чтобы на них играть. Не было ни одной причины ожидать ни их взлета в цене, ни падения. Колебания на рынке, характерные для того времени, измерялись не пунктами, а десятками, а то и сотнями пунктов. Какой игрок стал бы тратить время на акции завода, если их подъем в цене при максимальном спросе вырос на пять-шесть процентов?

— И, тем не менее, вы ничего не предпринимали? — спрашиваю я.

— Я только предполагал, но я не был уверен. Не забывайте, я видел всего лишь оживление продаж. Количество мелких акционеров измерялось тысячами. На заводе в момент его разгосударствления работало более четырнадцати тысяч человек. Многие из них продали акции сразу, многие сдавали их потихоньку, по мере совершения крупных покупок.

— И много можно было совершить крупных покупок на тот пакет, который получил каждый работник при разгосударствлении?

— В самом начале процесса — две бутылки водки, — усмехается Кошев. — Но через три-четыре года этот пакет составлял довольно приличную сумму. Около трех средних месячных зарплат рабочего нашего завода. Возможная продажная цена завода в два раза превосходила суммарную стоимость акций — возможная рыночная цена, разумеется: о стоимости восстановления я не говорю. Она в десятки раз больше рыночной. И со временем цена падала, оборудование изнашивалось и устаревало. Продажа завода по частям могла дать больше денег, чем продажа целиком.

Я не спрашиваю, откуда у бывшего директора завода сорок процентов акций. Я не хочу ставить его в неудобное положение и еще раз выслушивать рассказ о том, что он сохранил завод.

— И все же: почему вы ничего не предприняли?

— Когда я убедился в том, что акции скупаются на подставных лиц, я начал добирать недостающие мне до контрольного пакета. Но вытащить деньги из оборота не так просто, это требует времени. Я опоздал. Я успел набрать только три процента, когда они взлетели в цене до запредельных величин. В тот момент контрольный пакет еще не находился в собственности Виталиса, но уже был изъят из оборота. Дальнейшая скупка была бессмысленна.

— А разве супермаркеты не находились в собственности акционерного общества?

— Нет. Это было отдельное юридическое лицо с моим контрольным пакетом. Остальные акции действительно принадлежали заводу.

Утро наступило для Моргота далеко за полдень, и разбудил его щелчок замка в дверях. Опухшие веки слиплись, их кололи мелкие сухие кристаллики соли, и Моргот долго продирал глаза и тер их кулаками.

Судя по всему, Сенко откуда-то вернулся, потому что Моргот слышал, как он снял в прихожей ботинки и прошел на кухню. Потом открылся и закрылся холодильник, щелкнула электрическая зажигалка для газа, и тяжелый чайник опустился на конфорку.

Моргот босиком прошлепал до совмещенного санузла с сидячей ванной и долго плескался под душем, пользуясь случаем. Да и выходить к Сенко не хотелось: Морготу, как всегда, было стыдно за происшедшее.

Но Сенко встретил его на кухне невозмутимо, как ни в чем не бывало пожелав доброго утра.

— Извини, — буркнул Моргот вместо приветствия, поправил полотенце, обернутое вокруг бедер, и сел на табуретку у окна.

— Да ладно, — пожал плечами Сенко, — подумаешь… Пельмени будешь?