Мат красному королю - [46]

— Может быть. Но я никогда не знаю заранее, что пользовался ею, пока не увижу результат.

— Словно двое людей натыкаются друг на друга в темноте.

— Да, примерно так.

Внезапно наступило молчание. Они ощущали, как близко находятся друг от друга; в маленькой комнате возникла атмосфера интимности — мягко светилась лампа, никаких звуков не долетало извне. Остальной мир словно умер, оставив их здесь вдвоем, как на необитаемом острове.

Эти чары и тишина развеялись, когда Софи вдруг заговорила:

— Я не думаю, что Дэвид принадлежал к числу людей, которые знают, как умрут. По-моему, все произошло для него слишком быстро. И он пил, значит, так и должно было случиться.

— Вскрытие подтвердило это, — спокойно согласился Бишоп.

— О, я не подвергаю сомнению слова Мелоди. Она не лжет, она честна, насколько может быть честным человек. И Дэвид был таким. Но честность — это не просто правдивость, она всегда соединяется с жестокостью. Мелоди пренебрегает тем, что причиняет боль людям. А Дэвид мучил себя больше, чем кого-либо другого.

— Ну, мне он не показался слишком чувствительным, — умышленно возразил Бишоп.

— Да, он не был чувствительным, — быстро согласилась Софи. — Но он не был и безжалостным. Он много пил не потому, что это доставляло ему удовольствие.

Бишоп подождал, пока она продолжит.

Юное лицо с тонкими изящными чертами сразу постарело, когда Софи медленно произнесла:

— Он пил, потому что это помогало ему забыться. Когда Дэвид служил в военно-воздушных силах, он был командиром звена бомбардировщиков. Однажды во время учений в условиях плохой видимости из-за чьей-то ошибки две машины столкнулись в воздухе. Экипажи погибли. Дэвид винил себя в том, что, не считаясь с обстановкой, поставил перед подчиненными слишком сложную задачу. Ведь это был не боевой вылет, а всего лишь учения. У него, командира, имелся выбор в степени риска. Он, опытный летчик, волен был рисковать собой, но ему не следовало лишать выбора и обрекать на смертельный риск своих менее опытных коллег. Этому нет оправдания.

— Министерство обороны проводило расследование?

— Да. Но никаких обвинений Дэвиду не предъявили. Заключение было таким: несчастный случай в обстановке особо сложных учений. Но Дэвид все равно казнил себя очень жестоко. Он никогда больше не брал на себя ответственность за других, вылетал только на одиночные задания. А потом и вовсе уволился из ВВС. Незадолго перед этим он посетил родственников тех, кто погиб. Он рассказал им все, как было. Это ужасный пример его честности. Честности, как он ее понимал. Дэвид заставил себя признаться им, что только он виновен в гибели этих людей. Он говорил правду для очистки собственной совести и нисколько не думал о том, что родственникам погибших больно ее слушать. Некоторые отнеслись сочувственно, сказали, что тут уж ничего не исправишь. Другие оказались не так добры, и он получил в ответ часть той жестокости, на которую сам так благородно шел.

— Он ждал, что все они его простят?

— Нет. Просто хотел, чтобы они знали правду. Что они при этом чувствовали, для него не имело значения. Он не понимал простой вещи: погубив людей, он еще отбирал у родных веру в то, что их мужья, сыновья, отцы и братья погибли не зря, а выполняя какую-то важную государственную задачу. Ему надо было сообщить правду, то есть, что в их смерти не было никакой необходимости, никакой доблести, а только слепое подчинение дисциплинированных людей командиру, которому они верили и который послал их на ненужную смерть. Все это, конечно, отразилось на нем очень тяжело. Кстати, даже командование посчитало, что Дэвид слишком жестоко себя судит, что у него возник необоснованный комплекс вины, психика неуравновешена. Это был первый случай, когда в досье Дэвида появилось нечто, бросающее тень на прекрасную репутацию офицера и пилота. Надо знать его, чтобы понимать, как остро он переживал свою «ущербность».

Софи замолчала. Опустившись на пол, она обхватила руками колени и положила на них подбородок. Бишоп некоторое время размышлял, потом вздохнул и заговорил:

— Я знал человека, который не мог простить себе того, что не сумел спасти жену, когда в их доме случился пожар. Он сделал все возможное. Два или три раза бросался в огонь, но не смог до нее добраться. Потом перед всеми друзьями он обвинял себя в трусости, говорил, что любой мужчина, если в нем есть хоть капля смелости, сумел бы ее спасти. Он твердил, что никогда себе этого не простит.

Софи смотрела на Бишопа взглядом, в котором стояло недоумение.

— Почему? Я не понимаю.

— Потому что за три месяца до пожара он убил свою любовницу и зарыл ее в лесу. Чувство вины искало выход и нашло, но в другом обличье. Он не мог больше жить с этим, нужно было признаться в преступлении. Признание освобождало его от непосильного груза. А жену он действительно пытался спасти, пожарные засвидетельствовали это.

— Произошел… как бы перенос вины?

— Да. Правда ненадолго. Вскоре группа охотников обнаружила тело женщины, следствие вышло на убийцу. И тогда выявилось, что именно из-за этого он так винил себя после пожара. Чувство вины требовало выхода.