Мать - [21]

- Пройдите в комнату, я сейчас оденусь! - предложила мать.

- У нас к вам дело есть! - озабоченно сказал Самойлов, исподлобья взглянув па нее.

Егор Иванович прошел в комнату и оттуда говорил:

- Сегодня утром, милая мамаша, из тюрьмы вышел известный вам Николай Иванович…

- Разве он там? - спросила мать.

- Два месяца и одиннадцать дней. Видел там хохла - он кланяется вам, и Павла, который - тоже кланяется, просит вас не беспокоиться и сказать вам, что на пути его местом отдыха человеку всегда служит тюрьма - так уж установлено заботливым начальством нашим. Затем, мамаша, я приступлю к делу. Вы знаете, сколько народу схватили здесь вчера?

- Нет! А разве - кроме Паши? - воскликнула мать.

- Он - сорок девятый! - перебил ее Егор Иванович спокойно. - И надо ждать, что начальство заберет еще человек с десяток! Вот этого господина тоже…

- Да, и меня! - хмуро сказал Самойлов.

Власова почувствовала, что ей стало легче дышать…

«Не один он там!» - мелькнуло у нее в голове.

Одевшись, она вошла в комнату и бодро улыбнулась гостю.

- Наверно, долго держать не будут, если так много забрали…

- Правильно! - сказал Егор Иванович. - А если мы ухитримся испортить им эту обедню, так они и совсем в дураках останутся. Дело стоит так: если мы теперь перестанем доставлять на фабрику наши книжечки, жандармишки уцепятся за это грустное явление и обратят его против Павла со товарищи, иже с ним ввергнуты в узилище…

- Как же это? - тревожно крикнула мать.

- А очень просто! - мягко сказал Егор Иванович. - Иногда и жандармы рассуждают правильно. Вы подумайте: был Павел - были книжки и бумажки, нет Павла - нет ни книжек, ни бумажек! Значит, это он сеял книжечки, ага-а? Ну, и начнут они есть всех, - жандармы любят так окорнать человека, чтобы от него остались одни пустяки!

- Я понимаю, понимаю! - тоскливо сказала мать. - Ах, господи! Как же теперь?

Из кухни раздался голос Самойлова:

- Всех почти выловили, - черт их возьми!.. Теперь нам нужно дело продолжать по-прежнему, не только для дела, - а и для спасения товарищей.

- А - работать некому! - добавил Егор, усмехаясь, - Литература у нас есть превосходного качества, - сам делал!.. А как ее на фабрику внести - сие неизвестно!

- Стали обыскивать всех в воротах! - сказал Самойлов. Мать чувствовала, что от нее чего-то хотят, ждут, и торопливо спрашивала:

- Ну, так что же? Как же? Самойлов встал в дверях и сказал:

- Вы, Пелагея Ниловна, знакомы с торговкой Корсуновой…

- Знакома, ну?

- Поговорите с ней, не пронесет ли она? Мать отрицательно замахала руками.

- Ой, нет! Баба она болтливая, - нет! Как узнают, что через меня, - из этого дома, - нет, нет!

И вдруг, осененная внезапной мыслью, она тихо заговорила:

- Вы мне дайте, дайте - мне! Уж я устрою, я сама найду ход! Я Марью же и попрошу, пусть она меня в помощницы возьмет! Мне хлеб есть надо, работать надо же! Вот я и буду обеды туда носить! Уж я устроюсь!

Прижав руки к груди, она торопливо уверяла, что сделает все хорошо, незаметно, и в заключение, торжествуя, воскликнула:

- Они увидят - Павла нет, а рука его даже из острога достигает, - они увидят!

Все трое оживились. Егор, крепко потирая руки, улыбался и говорил:

- Чудесно, мамаша! Знали бы вы, как это превосходно! Прямо - очаровательно.

- Я в тюрьму, как в кресло сяду, если это удастся! - потирая руки, заметил Самойлов.

- Вы - красавица! - хрипло кричал Егор.

Мать улыбнулась. Ей было ясно: если теперь листки появятся на фабрике, - начальство должно будет понять, что не ее сын распространяет их. И, чувствуя себя способной исполнить задачу, она вся вздрагивала от радости.

- Когда пойдете на свидание с Павлом, - говорил Егор, - скажите ему, что у него хорошая мать…

- Я его раньше увижу! - усмехаясь, пообещал Самойлов.

- Вы так ему и скажите - я все, что надо, сделаю! Чтобы он знал это!..

- А если его не посадят? - спросил Егор, указывая на Самойлова.

- Ну - что же делать!

Они оба захохотали. И она, поняв свой промах, начала смеяться, тихо и смущенно, немножко лукавя.

- За своим - чужое плохо видно! - сказала она, опустив глаза.

- Это - естественно! - воскликнул Егор. - А насчет Павла вы не беспокойтесь, не грустите. Из тюрьмы он еще лучше воротится. Там отдыхаешь и учишься, а на воле у нашего брата для этого времени нет. Я вот трижды сидел и каждый раз, хотя и с небольшим удовольствием, но с несомненной пользой для ума и сердца.

- Дышите вы тяжело! - сказала она, дружелюбно глядя в его простое лицо.

- На это есть особые причины! - ответил он, подняв палец кверху. - Так, значит, решено, мамаша? Завтра мы вам доставим материален, и снова завертится пила разрушения вековой тьмы. Да здравствует свободное слово, и да здравствует сердце матери! А пока - до свиданья!

- До свиданья! - сказал Самойлов, крепко пожимая руку ей. - А я вот своей матери и заикнуться не могу ни о чем таком, - да!

- Все поймут! - сказала Власова, желая сделать приятное ему.

Когда они ушли, она заперла дверь и, встав на колени среди комнаты, стала молиться под шум дождя. Молилась без слов, одной большой думой о людях, которых ввел Павел в ее жизнь. Они как бы проходили между нею и иконами, проходили все такие простые, странно близкие друг другу и одинокие.