Мать - [14]

Стараясь подавить свой страх, она двигалась не боком, как всегда, а прямо, грудью вперед, - это придавало ее фигуре смешную и напыщенную важность. Она громко топала ногами, а брови у нее дрожали…

Офицер быстро хватал книги тонкими пальцами белой руки, перелистывал их, встряхивал и ловким движением кисти отбрасывал в сторону. Порою книга мягко шлепалась на пол. Все молчали, было слышно тяжелое сопение вспотевших жандармов, звякали шпоры, иногда раздавался негромкий вопрос:

- Здесь смотрел?

Мать встала рядом с Павлом у стены, сложила руки па груди, как это сделал он, и тоже смотрела на офицера. У нее вздрагивало под коленями и глаза застилал сухой туман.

Вдруг среди молчания раздался режущий ухо голос Николая:

- А зачем это нужно - бросать книги на пол? Мать вздрогнула. Тверяков качнул головой, точно его толкнули в затылок, а Рыбин крякнул и внимательно посмотрел на Николая.

Офицер прищурил глаза и воткнул их на секунду в рябое неподвижное лицо. Пальцы его еще быстрее стали перебрасывать страницы книг. Порою он так широко открывал свои большие серые глаза, как будто ему было невыносимо больно и он готов крикнуть громким криком бессильной злобы на эту боль.

- Солдат! - снова сказал Весовщиков. - Подними книги… Все жандармы обернулись к нему, потом посмотрели на офицера. Он снова поднял голову и, окинув широкую фигуру Николая испытующим взглядом, протянул в нос:

- Н-но… поднимите…

Один жандарм нагнулся и, искоса глядя на Весовщикова, стал подбирать с пола растрепанные книги…

- Молчать бы Николаю-то! - тихо шепнула мать Павлу. Он пожал плечами. Хохол опустил голову.

- Кто это читает Библию?

- Я! - сказал Павел.

- А чьи все эти книги?

- Мои! - ответил Павел.

- Так! - сказал офицер, откидываясь на спинку стула. Хрустнул пальцами тонких рук, вытянул под столом ноги, поправил усы и спросил Николая:

- Это ты - Андрей Находка?

- Я! - ответил Николай, подвигаясь вперед. Хохол вытянул руку, взял его за плечо и отодвинул назад.

- Он ошибся! Я - Андрей!..

Офицер, подняв руку и грозя Весовщикову маленьким пальцем, сказал:

- Смотри ты у меня! Он начал рыться в своих бумагах.

С улицы в окно бездушными глазами смотрела светлая, лунная ночь. Кто-то медленно ходил за окном, скрипел снег.

- Ты, Находка, привлекался уже к дознанию по политическим преступлениям? - спросил офицер.

- В Ростове привлекался и в Саратове… Только там жандармы говорили мне - «вы»…

Офицер мигнул правым глазом, потер его и, оскалив мелкие зубы, заговорил:

- А не известно ли вам, Находка, именно вам, - кто те мерзавцы, которые разбрасывают на фабрике преступные воззвания, а?

Хохол покачнулся на ногах и, широко улыбаясь, хотел что-то сказать, но - вновь прозвучал раздражающий голос Николая:

- Мы мерзавцев первый раз видим… Наступило молчание, все остановились на секунду. Шрам на лице матери побелел, и правая бровь всползла кверху. У Рыбина странно задрожала его черная борода; опустив глаза, он стал медленно расчесывать ее пальцами.

- Выведите вон этого скота! - сказал офицер. Двое жандармов взяли Николая под руки, грубо повели его в кухню. Там он остановился, крепко упираясь ногами в пол, и крикнул:

- Стойте… я оденусь!

Со двора явился пристав и сказал:

- Ничего нет, все осмотрели!

- Ну, разумеется! - воскликнул офицер усмехаясь. - Здесь - опытный человек…

Мать слушала его слабый, вздрагивающий и ломкий голос и, со страхом глядя в желтое лицо, чувствовала в этом человеке врага без жалости, с сердцем, полным барского презрения к людям. Она мало видела таких людей и почти забыла, что они есть.

«Вот кого потревожили!» - думала она.

- Вас, господин Андрей Онисимов Находка, незаконнорожденный, я арестую!

- За что? - спокойно спросил хохол.

- Это я вам после скажу! - со злой вежливостью ответил офицер. II, обратясь к Власовой, спросил: - Ты грамотна?

- Нет! - ответил Павел,

- Я не тебя спрашиваю! - строго сказал офицер и снова спросил: - Старуха, - отвечай!

Мать, невольно отдаваясь чувству ненависти к этому человеку, вдруг, точно прыгнув в холодную воду, охваченная дрожью, выпрямилась, шрам ее побагровел, и бровь низко опустилась.

- Вы не кричите! - заговорила она, протянув к нему руку. - Вы еще молодой человек, вы горя не знаете…

- Успокойтесь, мамаша! - остановил ее Павел.

- Погоди, Павел! - крикнула мать, порываясь к столу. - Зачем вы людей хватаете?

- Это вас не касается, - молчать! - крикнул офицер, вставая. - Введите арестованного Весовщикова!

И начал читать какую-то бумагу, подняв ее к лицу. Ввели Николая.

- Шапку снять! - крикнул офицер, прервав чтение. Рыбин подошел к Власовой и, толкнув ее плечом, тихонько сказал:

- Не горячись, мать…

- Как же я сниму шапку, если меня за руки держат? - спросил Николай, заглушая чтение протокола. Офицер бросил бумагу на стол.

- Подписать!

Мать смотрела, как подписывают протокол, ее возбуждение погасло, сердце упало, на глаза навернулись слезы обиды, бессилия. Этими слезами она плакала двадцать лет своего замужества, но последние годы почти забыла их разъедающий вкус; офицер посмотрел на нее и, брезгливо сморщив лицо, заметил:

- Вы преждевременно ревете, сударыня! Смотрите, вам не хватит слез впоследствии!