Мать. Дело Артамоновых - [7]

Рассказывая еще в начале 900-х годов Льву Толстому о замысле будущего романа, М. Горький говорил об истории «трех поколений» одной купеческой семьи — истории, где «закон вырождения действовал особенно безжалостно» (14, 296). Уже в этом рассказе звучала заявка на широкое эпическое полотно (широкое по охвату действительности, а не по объему, — Лев Толстой сказал тогда молодому писателю: «…это надо написать. Кратко написать большой роман», и М. Горький поступил именно так).

После разговора со Львом Толстым М. Горький написал несколько произведений, где было показано действие «закона вырождения» — закона не физиологического, а социального. Но хотя некоторые из этих произведений, особенно «Жизнь Матвея Кожемякина», превосходили по объему будущее «Дело Артамоновых», они не исчерпали и не отменили указанного замысла: ведь задумана была, в сущности, художественная история русского капитализма. Недаром В. И. Ленин, при свидании с писателем на Капри, сказал по поводу этого замысла: «Отличная тема, конечно, — трудная, потребует массу времени, я думаю, что Вы бы с ней сладили, но — не вижу: чем Вы ее кончите? Конца-то действительность не дает. Нет, это надо писать после революции, а теперь что-нибудь вроде „Матери“ надо бы» (30, 168).

И вот, после революции, после утверждения нового социального строя, М. Горький создал произведение, задуманное им около четверти века назад. «Сладил» ли он со своей трудной темой? Сомнения на этот счет высказывались даже теми, кто в целом оценил роман очень высоко. 27 марта 1926 года К. Федин писал М. Горькому: «Совершенно изумительно начало романа. Илья Артамонов-старик поражает, подавляет своей жизненностью…» Но при этом К. Федин указывал, что роман «несоразмерен в частях», что события берутся в нем все менее и менее широко: «Мне думается, этот композиционный недочет заметно повлиял на эффект конца: книга под конец схематичнее и суше. С этим обстоятельством совпадает другое. Характеры артамоновских внучат мельче и случайнее, чем — деда, отцов. Это так и должно быть, так и есть (к несчастью). Но это усугубляет разряжение конца романа».[8]10 апреля 1926 года своими впечатлениями о «Деле Артамоновых» поделился с М. Горьким М. Пришвин: «Хорошо начало, свадьба — прекрасно! и до середины отлично нарастает волнение — ярмарка превосходна! Потом как будто вам надоело, все пошло прыжками, и кончаешь неудовлетворенный… Я думаю, что вы по своей широте задумали во время писания этого романа какой-нибудь другой, самый большой, и это стало вам неинтересно».[9]

Хотя в письме К. Федина есть очень глубокое объяснение характера построения романа, а М. Пришвин сумел угадать, что М. Горький действительно уже писал другой роман, «самый большой», и хотя автор в ответном письме к Федину признал справедливыми замечания его и Пришвина о недостатках конструкции «Дела Артамоновых» (29, 462) этот вопрос нуждается в прояснении.

«Несоразмерность» частей, о которой писал К. Федин, присуща «Делу Артамоновых», но она во многом объясняется тем, о чем идет речь в фединском письме: «Не знаю, была ли это ваша композиционная задача: строить первые части романа на „людях“, вторую — на „деле“. Это совпадает с темой (я понимаю ее так: дело, движимое вначале волею человека, постепенно ускользает из-под его влияния, начинает жить само собою, своею волей, более мощной и непреоборимой, пока — в революцию — окончательно не освобождается от человека)».

Да, именно такова была композиционная задача автора «Дела Артамоновых» — в полном соответствии с темой романа, так ярко и точно охарактеризованной К. Фединым. И с этим была неразрывно связана та особенность романа, которая, собственно, и дала повод говорить о «несоразмерности» его частей: на первый план в романе выдвинулась одна фигура — фигура Петра Артамонова. Она оказалась на первом плане именно потому, что с наибольшей полнотой воплощает процесс утраты «хозяином» власти над «делом». Уже Игнат Гордеев в первом романе Горького иногда «чувствовал, что он не хозяин своего дела, а низкий раб его». Миллионер Н. А. Бугров говорит в горьковском мемуарном очерке: «Все мы — рабы дела нашего». Вот это превращение хозяина «дела» в раба его — превращение, в котором выразились и самая суть капиталистического строя жизни, и его убыстряющийся упадок, составляет главное содержание характера и судьбы Петра Артамонова.

Надо сказать, что почти в каждом горьковском романе есть какая-то одна человеческая судьба, составляющая композиционный стержень произведения, более того — во многом определяющая если не угол зрения, то поле зрения: автор сосредоточивает свое внимание на тех событиях, на тех сторонах действительности, которые видит или к которым имеет какое-то отношение центральный герой.

Для горьковских романов характерны названия, подчеркивающие значение одного героя: «Фома Гордеев», «Мать», «Жизнь ненужного человека», «Жизнь Матвея Кожемякина», «Жизнь Клима Самгина» и т. д. «Трое» тоже могло бы иметь подобное название — «Илья Лунев» или «Жизнь Ильи Лунева», если бы автору не было важно уже в заглавии соотнести судьбу главного героя с судьбами двух его друзей. Вот так и «Дело Артамоновых» могло бы называться — «Петр Артамонов» или «Жизнь Петра Артамонова», если бы не надо было уже в заглавии подчеркнуть власть «дела» над всеми Артамоновыми, мнящими себя его хозяевами.