Мастерская подделок - [7]

— Это прекрасно само по себе, — сказал Панглос, — и, коль скоро, согласно учению Аристотеля, всякое следствие естественно вытекает из своей причины, значит, ваши приключения входят в логическую цепочку и они бы никогда не выпали вам на долю, если бы презренный лакей не съел персик на римской лестнице, а маркиз де Членноунылло, проходя там и подскользнувшись на кожуре плода, не размозжил себе голову и нотариус Замор не уговорил вас поехать в Рим. Столь значительными бывают следствия причин, которые, на первый взгляд, могут показаться ничтожными.

— Лично я, — сказала старуха, — не смогу в полной мере воспользоваться своим недавно обретенным опытом, ибо чувствую, что вскоре вас покину и отправлюсь в путешествие, из которого так и не вернулся мой покойный отец.

Старуха говорила правду: не прошло и трех недель после ее возвращения, как, войдя к ней поутру, Кунегунда обнаружила ее в постели мертвой. Это чрезвычайно всех опечалило. Они похоронили старуху под кипарисом и, вспомнив, что она была дочерью папы римского, брат Жирофле спел ей прекрасную отходную, а Какамбо пожелал посеять на ее могиле цветы. Пока они возвращались на ферму, Кандид беспрестанно сетовал:

— Увы! Почему так судилось, что наша прекрасная подруга должна была умереть?

— Так судилось, — отвечал Панглос, — с тем чтобы естественный порядок вещей не был нарушен в самой своей сути. Старуха должна была умереть, поскольку она прожила жизнь, а за жизнью с необходимостью следует смерть.

— Я вас понимаю, — сказал Мартен. — Сколь веревку не вить, а концу быть. Вот только вы меня простите, но я не считаю хорошей историю, которая так плохо кончается.

Петроний

Sed prœter unum dipondium, quo

cicer lupinosque destinaveramus

mercari, nihil ad manum erat[3].

По крайней мере, у нас были кров, лампа и вино. Впрочем, кров был ненадежен, поскольку наш хозяин Косой упорно требовал причитающуюся плату.

— Ясное дело, — сказал я Аскилту, — вместо того чтобы напрасно суетиться, как мыши в ночном горшке, самое время найти какой-нибудь выход.

— Не вижу никакого.

— Я же сказал: какой-нибудь. Пораскинь мозгами. Разве ты не видел, как еще сегодня вечером Гитон плакал от страха при мысли о том, что нас могут выбросить на улицу? К счастью, у меня есть задумка, которая выведет нас из нищеты. Ты, конечно, знаешь Присциллу — ту, что красит волосы в красный цвет и каждый день проезжает мимо нас на носилках?

— Ты имеешь в виду ту шлюху, на которой каждый вечер скачут гладиаторы из Мамертинской тюрьмы?

— Ту самую.

— От ее дыхания заржавеет и золотая монета.

— Дыхания сверху или дыхания снизу? — сказал Гитон, хлопнув в ладоши, и с хохотом рухнул на кровать.

— Можешь надрывать себе живот, сколько влезет, братец, но я все же отыскал лазейку. На ней скачут не только гладиаторы — у нее на сковородке скачут еще и собственные деньжата. Она богачка!

— Довольно! — воскликнул Аскилт. — Если ради какой-то сотни фунтов золота нужно будет хотя бы просто вести льстивые речи у дверей, понадобится не меньше десяти мер сатириона и целая сотня шпанских мушек. Оставим же эту повинность гладиаторам. Ведь я свободный человек. К тому же человек — не вьючное животное, хоть мы и наблюдаем каждый день рабов в красных отметинах от бича и нагруженных ношей, превосходящей их собственный вес.

— Тише, тише… Речь совсем о другом. Надеюсь, ты помнишь Полия Квинта Фортиса — того добродетельного мужа, что лишил себя жизни на мартовские иды, узнав, что болен проказой? Управляющим его несметными богатствами был этот жирный боров Киннам, который жульнически обогащался на каждой вилле, каждом лесе, каждом судне, груженном сицилийским зерном, а несчастный об этом даже не подозревал.

— Добродетель — враг проницательности. Однако мы часто встречаем людей, ослепленных собственной глупостью, которая, впрочем, не делает их добродетельнее. Ну а Киннама я хорошо знаю. И мне даже известно, что у него щека еще горит[4].

— Ему хватило ума разбогатеть, но зато хватило глупости влюбиться в Присциллу и даже возжелать всерьез на ней жениться.

— Клянусь Геркулесом! Возможно ли это? Возжелать заплатить за то, чтобы стать рогоносцем!

— Тем не менее это так. И вот представь себе, если Киннам узнает, как весело проводит вечера госпожа Присцилла, — не думаешь ли ты, что она будет готова пожертвовать звонкой монетой, только бы он ни о чем не проведал? Для Присциллы он крупная рыба, поскольку еще богаче, нежели она.

— Хорошая мысль! — воскликнул Гитон. — Но только при наличии славной свиноматки[5].

— Доказательства? — спросил Аскилт.

— Я знаю нубийского ретиария, который готов их нам предоставить.

— Задаром?

— Скажешь еще! Что в наши дни дается даром? Я хочу сказать, если пообещать ему пару динаров. Обещанного три года ждут. Представь себе все это искусно записанным на табличке, которую этот толстый хряк Киннам обнаружит в своей одежде, когда пойдет в парильню сбрасывать жир.

— Что-то не нравится мне твой план, благородная задница с ушами. Если дело получит огласку и он подаст жалобу в суд, то нас немедля казнят как рабов и чужеземцев: крест или дикие звери.

— Крест… Дикие звери!.. Да ты всего на свете боишься… Всегда знал, что ты трусливее крольчихи.