Мастерская дьявола - [40]

Мне вспомнилась тетушка Фридрихова… Они украли бы у нее смерть и выставили ее тут! Нет. Такого бы я не вынес.

— Вот что, парень, — говорит Алекс, — ты еще подумай, ладно? Даю тебе время.

— Нет, — отвечаю я.

— Поверь, это дело привычки. Восточная традиция, понял? Ленин, Сталин, другие вожди. Ты слышал, что мавзолеи с коммунистическими святыми должны были стоять в каждом районе?

Я киваю. Это правда.

— А ваш чешский президент Готвальд? Знаешь, кто его бальзамировал? Луис, кто же еще!

Он толкает железную дверь. Там медпункт, как в каждом таком бункере.

Луис Тупанаби лежит на спине в ванне. Брючки, пиджачок, миниатюрные носочки, тапочки — все это разбросано по полу. От Луиса осталось только тщедушное тело. Подбородок опирается о деревянную подставку, зажатую тисками. Клюв задран вверх, к большой лампе под потолком. Из ванны воняет химикатами. Алекс зажигает лампу, и я вижу, что на краю ванны сидит Рольф.

— Ну да, чешские товарищи во всем брали пример с советских и тоже выставили своего президента в мавзолее. Но чтобы какой-то чех жил в веках, как Ленин? Вот еще! В КГБ распорядились, чтобы Луис как бы дал маху, и ваш президент сгнил. Сам-то Луис маху бы ни за что не дал! Я ведь говорил, он преподавал анатомирование и бальзамирование в Миловице, и чертовски хорошо преподавал!

Алекс сгреб ногой тряпье Луиса в кучку. Встав на колени, он зажал его руку в тиски на краю ванны, а потом, обойдя ее, зажал так же и другую руку. Не помню, в какую из них Марушка что-то вколола.

— Луиса ведь мы уже давно записали, да? — повернулся Алекс к Рольфу. — Представляешь, он пробрался зайцем на пароход где-то в Южной Америке и высадился в Гамбурге прямо во время фашистского парада. Индейский вождь с перьями на голове! Хотел повидать мир, а его отправили в концлагерь. Людоедский. Сюда, к нам, в Белоруссию. Но Луис там выдержал. Мало того, фашисты даже оценили его умения. Ну вот, а теперь мы его выставим. Его мы записали первым, он сам настаивал. Ведь он же создал этот музей и знал, что будет в нем экспонатом. Он сильно старше Лебо, скажи?

И — щелк, зажимает ногу Луиса повыше щиколотки в тиски.

Дряхлое тощее тело, мокнущее во всей этой жидкости, теперь растянуто почти полностью. Еще щелчок — вторая нога тоже закреплена.

Алекс надевает резиновые перчатки.

— Да, постой, — оглядывается он на меня. — Я же обещал показать тебе тсантсы!

Он снимает с полки ящичек, и я заглядываю внутрь. Человеческие головы. Крошечные. С выпяченными губами, прошитыми веревочками. Или это суровые нитки…

— Их еще называют апельсинчиками, — поясняет Алекс. — Потому что они размером с апельсин.

Выхватив у меня ящичек, Алекс вернул его на полку.

— Делать тсантсы — это особое искусство. Вскрыть череп так, чтобы не повредить лицо, извлечь через носовые отверстия все косточки — это требует мастерства. Когда их нашли в том лагере, все были просто ошарашены. Евгений Халдей сфотографировал их для Нюрнбергского трибунала. Как доказательство фашистских зверств. Луиса ждал приговор, но Институт биохимии в Москве взял его экспертом. Как американцы — Вернера фон Брауна[17], понял? Ну, а из Москвы до Миловице был уже только шаг. Вскроем его, — говорит Алекс, кивая Рольфу. Тот слезает с ванны и стоит как вкопанный. Вертит головой, очки посверкивают в полумраке. Алекс ощупью берет у него что-то из рук: а, тарелка!

Вытерев сопли и рвоту о плечо Рольфа, он подносит тарелку к его глазам.

— Ты видишь? «На память о Минске», — читает он вслух. — По-русски! «На памяць пра Мiнск» должно быть, это же белорусская столица, черт побери! И вообще, по-настоящему — Менск, большевики даже название города у нас украли! — он швыряет тарелку на бетонный пол так, что во все стороны разлетаются осколки.

А Алекс со вздохом садится на край ванны.

— Русские — наши великие братья, ну да, такие великие, что готовы всё сожрать. Вот и в наш туристический бизнес стали лезть. А это неправильно!

Гляжу, а в руке у него какая-то… медицинская пила.

— Что с ним? — спрашиваю я, показывая на Рольфа, который тихонечко всхлипывает.

— Даже чрезвычайное положение президент объявил по-русски, дурак!

— Что с ним?

— Слабак, не то что ты. Я поручил ему делать рекламу, фотографировать, записывать рассказы людей, а когда придет время, выложить это на всеобщее обозрение. Но он свихнулся. Просто не справился со всем этим.

— Не справился?

— Понимаешь, он жил в своем мире глянцевых журналов, строчил свои репортажи, а тут такое! Музей в дикой пуще. Но ты-то справишься, правда ведь?

— С чем он не справился?

— Сломался, когда старики подписывали согласие на то, чтобы мы их тут выставили.

— Ты же говорил, что они сами просили…

— В основном да. Некоторые.

— Вот как!

— Мы должны проявлять величие при виде страданий ближних, — вроде как шутит Алекс, скалясь, точно старшеклассник на школьном празднике. — Да, иногда просто необходимо уметь вынести страдания других людей. Тут у фашистов расчет был точный. А написал это Жан Амери[18] — читал?

Я завертел головой. Не читал я ничего, кроме дурацких учебников, которые сразу же забывал, и мейлов, приходивших в «Комениум», но это ему знать не обязательно.