Мастера русского стихотворного перевода. Том 1 - [66]

Скакала по лесу не оглянувшись.

Всю ночь бежит и целый день блуждает

Без помощи вождя и без совета;

Лишь плач свой видит и ему внимает,

Своей же грусти ждет на грусть ответа,—

Но той порой, как солнце отрешает

Златых коней от колесницы света,

Вод Иордановых она достигла,

Сошла на брег — и к мураве приникла.

Не ест, не пьет, — ей скорбь лишь подкрепление,

К слезам лишь жажда, нет иного пира;

Но сон, лиющий сладкое забвенье

На чад усталых горестного мира,

В ней усыпил и чувства и мученье,

Приосенив ее крылами мира.

Но всё любовь отстать от ней не может

И разными мечтами сон тревожит.

Не прежде встала, как защебетали

Пернатые, приветствуясь с лесами,

И ручейки, кусточки зароптали,

И зашептали ветерки с цветами.

Открыла томны очи — ей предстали

Жилища пастырей между кустами:

Глас слышался сквозь ветви и журчанье,

И бедной вновь напомнил он рыданье,—

И вновь заплакала. — Но из кустов

Ее стенания звук прервал внятный:

Казалось, в нем напевы пастухов

С свирелью сочеталися приятной.

Встает, идет на звуки голосов,

И видит, старец, в куще благодатной,

Из ив корзинки при стадах плетет,

А перед ним три мальчика поет.

Их ужаснул нежданный сей приход,

Как взвидели доспехи боевые;

Она приветом веру им дает,

Вскрыв очи светлые, власы златые, —

И говорит: «О! продолжай, народ

Любимый небом, подвиги святые:

Не помешаю я мечом мятежным

Ни делу вашему, ни песням нежным».

Потом, заведши слово понемногу,

Сказала: «Старец, посреди войны,

Как ты возмог, презрев ее тревогу,

Укрыться здесь на лоне тишины?»

— «Мой сын, — он отвечал ей, — слава богу,

И стадо и семья охранены

Здесь у меня от брани: шум военный

Не досягал страны сей отдаленной.

Иль благодать небес хранит от зол:

Она ли пастуха пасет и милует;

Иль потому, что не смиренный дол,

Скорей гора громами изобилует, —

Так и войны безумный произвол

Одних царей главы мечом насилует;

А наш быт низкий, бедный недостоин,

Чтобы пленился им корыстный воин.

Кому низка, а мне святая доля!

Душа ни скиптром, ни казной не льстится;

Корысти, славы жаждущая воля

В покое груди смирной не гнездится.

На жажду есть ручей родного поля,—

И не боюсь, что ядом отравится;

И это стадо, огород вот тут —

На стол простой мне даром пищу шлют.

Желанья малы, — мало нам и надо,

Чем жизнь питать без лишних наслаждений.

Вот сыновья мое лелеют стадо;

Рабов не нужно нам. Живем без лени,

Весь век в трудах. Смотрю — и сердце радо, —

Как прыгают козлята и олени,

Как рыбки в струйках плещутся, юлькают

И птички крылья к небу расправляют.

Ах! было время: грешный и крамольный,

Тщеславился и я, питал желанья,

И, посохом пастушьим недовольный,

От верного родимого стяжанья

Бежал к двору, в Мемфис первопрестольный,

И там искал я царского вниманья.

Хоть был простым хранителем садов,

Но зрел и вызнал клевету дворов.

И, улелеянный надеждой смелой,

Всё выносил — чтó выносимо было;

Но только наступил мой возраст спелый

И время упованья погасило,—

О жизни прежней я, осиротелый,

Вздохнул, — и сердце мира запросило:

Сказав двору „прощай!“, к своим лесам

Бежал бегом — и слава небесам!»

Меж тем она очей с него не сводит,

К устам его вниманием прильнула,—

И слово мудрое к ней в душу сходит,

Как благодать, и буря чувств уснула.

Потом повсюду робкой думой бродит,

И вот — в тиши пастушьего аула

Решается искать себе пената,

Пока судьба ей не пошлет возврата.

И старику так волю знаменует:

«Отец! и ты знал скорби бытия!

Да небо никогда не приревнует

Тебя ко счастью! Коль душа твоя

К моим страданьям состраданье чует, —

В свое жилье возьми, возьми меня.

Авось мне небо благость здесь окажет,

И бремя сердца, хоть на время, сляжет.

Ты злата ль хочешь, камней ли бесценных,

Что чернь так часто блеском ослепляли, —

Будет с тебя моих сокровищ тленных,

Я всё отдам, что мне судьбы послали».

Потом, кропя лазурь очей смятенных

Кристальными потоками печали,

Часть жизни вверила его вниманью, —

И сорыдал пастух ее рыданью.

Потом утешил грусть, как мог целебней,

Отечески приял ее в сень кущи,

Повел ее к своей супруге древней,

Что дал ему по сердцу всемогущий.

Простой хитон там обвил стан царевне,

И нежные власы покров гнетущий

Ей обвязал, но из ее осанки

Был виден лик не низкой поселянки.

<1831>

Данте

176. Ад

Из песни IV

В главе моей, глубоко усыпленной,

Внезапный гром раздался: я вскочил,

Как человек, испугом пробужденный.

Кругом себя я пристально водил

Пытливый взор, покоем освеженный,

Желая знать то место, где я был.

Под нами вниз спускались бездны склоны;

И скорбью злой кипела бездна эта,

И в вечный гром ее сливались стоны,

И глубина ее была без цвета:

Мой острый взор, как ни пытался дна,

На что упасть, не обретал предмета.

«Под нами ад — слепая глубина!

Сойдем в нее; я первый — ты за мною», —

Вождь рек и стал бледнее полотна.

Заметив то, я с трепетной душою

К учителю: «Когда робеешь ты,

То чем же я свой трепет успокою?»

И он в ответ: «Напрасны суеты!

При виде бездны сей многострадальной

Мою тоску за трепет принял ты.

Идем, идем: нас путь торопит дальный!» —

Так говоря, мы вместе с ним вступали

Печальной бездны в круг первоначальный;

И здесь, когда прислушиваться стали,

Здесь не был плач, не вопли муки, но

Вздыханья вечный воздух волновали:

От скорби без мучений было то;

И скорбью той мужчины, жены, дети —