Мастер и город. Киевские контексты Михаила Булгакова - [116]

Отказавшись от манихейства и приняв христианство, Августин всю жизнь проделывал смелые диалектические эксперименты для опровержения своей прежней веры, на самом деле – на границе двух идеологий, в рискованной близости к манихейству. Те, кто пытались понять – чту есть христианство «Мастера и Маргариты», дружно отмечали его недогматичность и близость к манихейской ереси, так что Булгаков сродни Августину и в этом аспекте.

Объемистый труд «О Граде Божьем» был попыткой Августина дать мистически осмысленную диалектику истории – в ответ на падение Вечного города под ударами Аллариховых орд в 410 году. Катастрофа обрушилась на столицу мира, собравшую в своих стенах неслыханные художественные сокровища со всей тогдашней эйкумены. Сокровища были разграблены, население перебито или разогнано. Христиане были потрясены, язычники роптали, приписывая вину за гибель города новой вере: под покровительством старых богов Рим стоял нерушимо столько веков! Нужно было объяснить это невероятное событие, найти в нем высший смысл, утешить переживший неслыханную катастрофу христианский мир, обличить язычников. Падение Города и гражданская война – постоянная тема Августина. Булгаков, переживший подобную катастрофу в Киеве, мог найти у Августина прецедент и образец самого высокого порядка.

Оправданием и искуплением гибели Вечного города стала Августинова концепция «двух градов». Августин произвел остроумную дихотомию и отделил в Городе Град земной от Града небесного, которые, впрочем, исторически пребывают в одном и том же времени, в одном и том же пространстве. «Два града созданы двумя родами любви, – земной любовью к себе, доведенной до презрения к Богу, и небесной – любовью к Богу (в цитируемом тексте ошибка, напечатано: «к себе». – М. П.), доведенной до презрения к самому себе. Первый, затем, полагает славу свою в самом себе, последний в Господе»[229].

Гибель Вечного города не должна ввергать в отчаяние: ведь погибает только Град земной, Град небесный спасается. Об этой мысли Августина дает скромное, но верное представление следующее место из трактата «О Граде Божьем»: «Кажется, достаточно ясно показали, каков смертный исход двух Городов, небесного и земного, с начала и до конца перемешанных между собою. Из них земной град творил себе, каких хотел, ложных богов, или из чего ни попало или даже из людей, и этим богам служил жертвоприношениями; а небесный, странствующий на земле Град не создавал ложных богов, но сам создан истинным Богом, истинным жертвоприношением которому сам же и служил. Оба они, однако же, при различной вере, надежде и любви или пользуются одинаковым благополучием, или одинаково удручаются временными несчастьями, пока не будут отделены один от другого на последнем суде, и каждый из них получит свой конец, которому не будет конца»[230].

Не составляет труда показать совпадение булгаковского мифологического городоведения с этой концепцией. В «Белой гвардии» августинову Граду небесному и Граду земному соответствуют булгаковский апокалиптический и опереточный города, вдвинутые один в другой как во времени, так и в пространстве. Среди представителей земного града, по Августину, – падшие ангелы: именно таков Шполянский, которого роман прямо именует «аггелом». Полярные точки Города и романа – дворец земного владыки гетмана и клуб «Прах» (исторический «Хлам» или «Клак») с одной стороны, дом Турбиных под сенью храма и рядом с приходом отца Александра – с другой. Фигурально говоря – между «Хламом» и храмом. В образе Киева-Города Булгаков сохранил и выделил черты Рима и Иерусалима – соответственно земного и небесного Града.

Ибо по Августину оппозиция «град земной – град небесный» подразумевает еще и противостояние «государство – церковь», оппозицию светской и духовной власти, так мощно проявившуюся во всех булгаковских вещах в виде конфликта всех взыскующих Града небесного – мастеров, пророков, ученых, поэтов – со всеми владыками Града земного: царями, прокураторами, цезарями, императорами и генеральными секретарями. Носитель духовной власти – пророк – в каждом произведении Булгакова гибельно сталкивается с каким-нибудь держателем власти мирской.

Булгаковский пророк не всегда обладает истиной, но всегда к ней стремится, и в этом его оправдание. Государство же озабочено не истиной, а властью, поэтому всегда неправо и непоправимо враждебно пророку с его поисками истины. Булгаков – антигосударственник в духе Августина, который считал, что «государства – ни что иное, как большие разбойничьи станы <…> ибо и разбойничьи станы – это ни что иное, как мелкие государства! Ведь и такой стан представляет толпу людей, управляемых властью атамана, связанных известным уговором, разделяющих добычу на основании известных условий. Если такая шайка настолько возрастет от примкнувших к ней забубённых людей, что займет крепкое место, начнет брать города и покорять народы, то она принимает название царства…»[231]

Эта тема развертывается столь легко и непротиворечиво, что следует просто ограничиться констатацией несомненного факта приятия Булгаковым августиновой концепции «двух градов». Кроме общего, далеко заходящего сходства, следует отметить поразительное совпадение ряда частных идей у Булгакова и Августина. Так, например, Августин подробно разработал идею Предопределения – идею, которая мощно заявлена на первых же страницах «Мастера и Маргариты» и, в сущности, становится как бы эпиграфом или прологом романа. «Установив цель, к которой движется человечество, план, который оно осуществляет, Августин при своем строгом монотеизме, лучше сказать, при своем страстном теократизме, ставит эволюцию человечества в исключительную зависимость от Промысла Божьего. Как в природе ничего не совершается помимо воли Божьей, так и в мире человеческом»