Мастер Хаос - [12]

За эти подсказки и предсказания и самому Безобразову неплохо платили, отчего и жил он всегда не богато, но безбедно, а вот заказчикам его то везло, то не везло. Одного из них посадили «за клевету» коммунисты, другого убили в пьяной драке проститутки, третьего сожгли в собственной машине бандиты, философ А. получил Нобелевскую премию, политик Г. создал фонд имени собственного имени, постмодерниста П. избрали вице-спикером Государственной Думы, а фантаста К. Безобразов особенно любил за щедрую волю души и искренне жалел, что тот перешел под влиянием Безобразова с водки на джин-тоник и теперь спивается, плачет по утрам, хотя все равно очень много и напряженно работает, радуя читателей своими новыми болезненными фантазиями, подсказанными ему Безобразовым. Именно по его протекции Безобразов и попал незадолго до начала Третьей мировой войны на шведский остров Готланд. Увы, правильно говорил древний мудрец Екклесиаст: «Кто множит познания, множит скорбь». Вот почему нам очень хотелось бы, чтобы читатель понял – Безобразов отнюдь не иерарх, а всего лишь частица открытой мультиагентной системы, как и все мы, включая автора этого сочинения…

4.2. С целью приватного изучения жизни я осенью 197… года прибыл в деревню Глядень одного из районов К. – ского края, который стоит на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан.

Советская власть тоже велела писателям изучать жизнь, но под этим имела в виду нечто другое, чем то, что открылось тогда моему, постепенно формирующемуся идейно-ущербному взору в деревне Глядень одного из районов К. – ского края. Советская власть хотела полезных для себя продуктов изучения жизни, а у меня продукты почему-то получались сплошь для нее неудобоваримые.

Судите сами: покосившиеся заборы, некогда крепкие избы, пыль, ковыль, пьянь да рвань, речка блестит-петляет вдалеке, тайга вся окрест вырублена, хлебоприемный пункт, свинарники, коровники, утопающие в навозе, правление, Доска почета, лысый Лукич, крашенный бронзовой краской, слепни, мухи, комары, кошки, собаки, вороны, влюбленный агроном, запущенные поля.

То есть (из газет), влюбленный в свою работу и вообще в жизнь энергичный молодой коммунист, сельский интеллигент, изобретатель, рационализатор, агроном, который худенький, невысокого роста и, блестя круглыми очками, в ковбойке и синих китайских штанах, заправленных в черные резиновые сапоги, возбужденно рассказывал мне, как скоро преобразится вся родная земля, если этому не помешают бюрократы.

В чем я, центровая штучка, прибывшая в глубинку аж из самого города К. по командировке газеты «К. – ский комсомолец», выражал осторожные сомнения, особенно напирая на стихотворение Евгения Евтушенко «Наследники Сталина», но пока что умалчивая о полученных мною от «Би-Би-Си» и «Голоса Америки» сведениях о преследовании инакомыслящих в СССР, травле Сахарова и Солженицына, скорбных последствиях советской «братской помощи Чехословакии» в 1968 и других прелестях «развитого социализма».

– Я вообще-то почти не пью, – сказал он.

– Я тоже, – сказал я.

Выпили водки. Развязались языки. Агроном, угощая меня квашеной капустой, солеными огурцами и жаренной на маргарине картошкой, вдруг снял очки, отчего плоское лицо его мгновенно преобразилось, приобрело значимость, рельефную глубину, а также озарилось неведомым светом пульсирующих в тисках коммунизма мыслей.

– Я ведь все понимаю, не думай, – сказал он. – И про Андрея Дмитриевича и про Александра Исаевича. И про то, что у нас в стране постоянно нарушаются ленинские нормы.

– Да и Ленин твой тоже мудак, – брякнул я, повинуясь выпитому.

– А вот здесь нам есть о чем поспорить! – Он вскочил и возбужденно заходил по своей неухоженной крестьянской комнате, большую часть которой занимала русская печь, а в углу имелся сосковый рукомойник с тазом. – Если бы Ленин был жив, то у нас все было бы по-другому, у нас была бы любовь или хотя бы влюбленность.

– Если бы Ленин был жив, ему сейчас был бы сто один год, – цинично ухмыльнувшись, ну, право, как какой-нибудь нигилист из произведений И.С. Тургенева, заметил я.

– Не о том, не о том, не по делу, – укорил он меня. – Я ведь не о Ленине. Ленин – черт с ним в конечном итоге, я о другом, о другом. Вот я тебе приведу пример, вот у меня была племянница, она училась во ВГИКе, Всесоюзном Государственном Институте Кинематографии…

– Ну?..

– Гну, – не удержался он. – Я ей заместо отца, а она там, в Москве пила, курила, подвергалася случайным половым связям с иностранцами.

– Так, так…

– Отчислили, конечно, из института, выслали из Москвы. Я взял девчонку к себе. На ферму определил, нашел ей хорошего самостоятельного парня, местный, Леша, но тоже с высшим образованием, механик. Все как бы пошло на лад, стала она постепенно втягиваться, но я, как бы это тебе сказать, вижу, что не любит она свою работу и вообще жизнь, нет в ней влюбленности, не верит она в себя. И вот результат: готовились к осеменению, ей велено было держать, чтоб собрать это… ну…

– Что «это»?

– Ну, бычью, извини, сперму. А бык вырвался, и ее этим самым окатило, можно сказать с лица до пяток… В результате – трагедия, позор на весь район, пришлось ей уехать, Леша запил, сняли с механиков, а она сейчас снова во ВГИКе, говорит, что будет известной артисткой, надо мной смеется, как над дураком. А я разве дурак, если хочу, чтоб все было хорошо? Я влюблен. Разве тот, кто влюблен и хочет, чтоб все было хорошо, дурак? Вот это я и имею в виду, когда думаю о Ленине. Понял?