Масоны - [274]

- Что ж, что я был в клубе; я там выиграл, а не проиграл! - проговорил он каким-то нетвердым голосом.

- Это ничего не значит, - возразила ему супруга, - сегодня ты выиграл, а завтра проиграешь вдвое больше; и зачем ты опять начал играть, скажи, пожалуйста?

- Ах, Муза, ты, я вижу, до сих пор меня не понимаешь! - произнес Лябьев и взял себя за голову, как бы желая тем выразить, что его давно гложет какое-то затаенное горе.

- Напротив, я тебя очень хорошо понимаю, - не согласилась с ним Муза Николаевна, - тебе скучно без карт.

- Скучно; а почему мне скучно?

- Потому, что ты недоволен всем, что ты теперь ни напишешь.

- Да как же мне быть довольным? Даже друзья мои, которым когда я сыграю что-нибудь свое, прималчивают, и если не хулят, то и не хвалят.

- Ну, что ж с этим делать? Надобно быть довольным тем, что есть; имя себе ты сделал, - утешала его Муза Николаевна.

- Какое у меня имя! - возразил с досадой Лябьев. - Я не музыкант даже настоящий, а только дилетант.

- Но что ж такое, что дилетант? Точно так же, как и другие; у вас все больше дилетанты; это-то уж, Аркадий, я понимаю, потому что сама тоже немножко принадлежу к вашему кругу.

- Нет, Михаил Иваныч Глинка не дилетант! - воскликнул, иронически рассмеявшись, Лябьев. - Что такое его "Жизнь за царя"?.. Это целый мир, который он создал один, без всяких хоть сколько-нибудь достойных ему предшественников, - создал, легко сказать, оперу, большую, европейскую, а мы только попискиваем романсики. Я вот просвистал удачно "Соловья" да тем и кончил.

- Что ты говоришь: тем кончил? Мало ли твоих вещей? - продолжала возражать Муза Николаевна.

- Вещичек, вещичек! - поправил ее Лябьев. - А все это отчего? Михаил Иваныч вырос посреди оркестра настоящего, хорошего оркестра, который был у его дяди, а потом мало ли у кого и где он учился: он брал уроки у Омана, Ценнера, Карла Мейера, у Цейлера, да и не перечтешь всех, а я что?.. По натуре моей, я знаю, что у меня был талант, но какое же музыкальное воспитание я получил? Обо мне гораздо больше хлопотали, чтобы я чисто произносил по-французски и хорошо танцевал.

- Этого уж не воротишь, - подхватила Муза Николаевна, - но мы должны утешать себя теперь тем, что у нас сын будет музыкант, и мы его станем уж серьезно учить.

- Непременно, непременно! - прокричал на всю комнату Лябьев. - Я продам все, но повезу его в лучшую консерваторию в Европе.

- Прежде еще ты сам его должен учить, а потому тебе играть в карты будет некогда.

На этих словах Музы Николаевны старая нянька ввела маленького Лябьева, очень хорошенького собою мальчика, которому было уже три года.

Мать сейчас же посадила его себе на колени и спросила:

- Миша, ты будешь музыкантом?

- Да, - громко сказал Миша, мотнув своей большой курчавой головой.

- А кто из нас лучше играет: я или папаша?

- Он, папаша! - отвечал Миша и указал своим пухленьким пальцем на отца.

XIV

Музе Николаевне пришлось ехать в Кузьмищево, конечно, мимо знакомой нам деревни Сосунцы, откуда повез ее тоже знакомый нам Иван Дорофеев, который уже не торговлей занимался, а возил соседних бар, купцов, а также переправлял в Петербург по зимам сало, масло, мед, грибы и от всего этого, по-видимому, сильно раздышался: к прежней избе он пристроил еще другую большую; обе они у него были обшиты тесом и выкрашены на деревенский, разумеется, вкус, пестровато и глуповато, но зато краска была терта на чудеснейшем льняном масле и блестела, как бы покрытая лаком. Услыхав, что сдают свезти в Кузьмищево едущую из Москвы барыню, Иван Дорофеев, значительно уже поседевший, но все еще молодцеватый из себя, вышел, как водится, на улицу. Сторговавшись с извозчиком в цене, он не работника послал везти барыню, а захотел сам ехать и заложил лучшую свою тройку в бричку, в которой ехала Муза Николаевна вдвоем с горничной; затем, усевшись на козлы и выехав из деревни в поле, Иван Дорофеев не преминул вступить в разговор с своими седоками.

- Надо быть, вы изволите ехать к Сусанне Николаевне? - обратился он прямо к Музе Николаевне, сразу разобрав, кто горничная и кто барыня.

- К Сусанне Николаевне; я сестра ей, - отвечала та.

Иван Дорофеев вгляделся повнимательнее в Музу Николаевну.

- Вот бить-то бы меня, дурака! Не признал я вас, скажите на милость! произнес он. - Вы еще маленькой у нас останавливались, когда проезжали с мамашей вашей.

- Да, я тогда была очень молода; я младшая из всех сестер.

- Вижу, вижу теперь, сударыня, а тоже, чай, замужем?

- Давно! - отвечала Муза Николаевна, невольно подумав про себя: "Мало что замужем, но и в Сибири пожила". - Здорова ли сестра? - прибавила она.

- Здорова-с; своими глазами видел, что оне изволят сидеть на балконе... Ездил тоже в Кузьмищево, пустошь луговую в кортому взять; своего-то сена у нас, по крестьянскому нашему состоянию, мало, а я семь лошадей держу для извоза: надоче было об этом переговорить с Сергеем Николаичем Сверстовым, изволите, полагаю, знать?

- Очень хорошо знаю; разве он теперь управляет у сестры имением?

- Он-с заведует, да и допрежь того, при старике еще, Сергей Николаич всем заправлял: у них так это шло, что он по полевой части заведывает, а супруга его... как ей имя-то? Смешное такое...