Масоны и заговор декабристов - [15]

Лейтенант Арбузов объявляет гвардейским морякам: «Целая армия стоит в окрестностях столицы и нас уничтожит, если мы присягнем Николаю».

Почему декабристы для того, чтобы привлечь в свои ряды солдат, прибегли к постыдному обману? М. Цейтлин дает в своей книге «Декабристы» такое же объяснение, как и Грюнвальд: «Отечественная война, несомненно, развила солдата, сделала его сознательнее и умнее. Но чем сознательнее он был, тем крепче он держался за свои убеждения, тем честнее служил Империи и Государю Императору. Поэтому заранее была обречена на неуспех революционная пропаганда и необходим был обман, чтобы повести его на мятеж. Если сказать солдату, что от него требуют второй, незаконной присяги, что истинный Государь томится где-то в цепях, а захватчик собирается отнять у него престол, и, если скажут все это люди, которым он доверяет, добрые и любимые офицеры, то он поверит и будет сражаться за правое дело. И горький обман этот во имя и для блага народа придумал чистый душой(!) поэт! Такова трагедия идеалистов: беспомощные в жизни, они хотят перехитрить ее, берут на себя во имя своих идей тягчайшие грехи, как взял Рылеев грех обмана почти что детей — солдат».

Эта оценка тем ценнее, что ее сделал не русский, а еврей, доброжелательно относящийся к «героям» 25 декабря.

Якубович советовал разбить кабаки, подстрекнуть чернь на грабежи. Александр Бестужев в день восстания бесстыдно лгал солдатам Московского полка: «Ребята! Вас обманывают: Государь не отказался от престола, он в цепях. Его Высочество шеф полка Михаил Павлович задержан за четыре станции и тоже в цепях» и т. д., в таком же духе.

Врали безбожно и члены Союза Соединенных Славян. Один из Борисовых, организаторов общества, «говорил о несуществующих членах среди всех славянских народов, о каком-то мифическом члене сербском графе Макгавли».[8]

Сергей Муравьев в Василькове тоже врал о том, что Константина лишили трона.

Декабристы не могли обойтись без революционной хлестаковщины. М. Бестужев-Рюмин говорил членам общества Соединенных Славян о том, что в Москве обществу предано 300 чиновников.

XI. Как «рыцари свободы» вели себя во время восстания

«Толпа кричала: «Ура, Константин!», «Ура, Конституция!», но ничего не предпринимали, потому что ждали вожаков».

К великому счастью, вожаков у масонско-дворянского бунта не оказалось.

В решительный момент главари заговора не проявили той твердости духа, которую проявил Николай I. Некому было взять на себя инициативу. Ни Рылеева, ни Якубовича на площади, среди восставших, не оказалось.

М. Цейтлин дает «диктатору» князю Трубецкому следующую характеристику: «…в один и тот же день изменил он и Николаю, и своим товарищам по обществу». Побродив вокруг площади князь Трубецкой пошел присягать Николаю I. Помощник диктатора Булатов «тоже не пришел на площадь и бродил по близости в бесплодных сомнениях, подходя иногда на расстоянии нескольких шагов к Николаю, и мучительно, и бессильно порывался убить его».

Якубович в день восстания ведет себя так: встретив Николая I, он попросил его нагнуться и не выстрелил, а прошептал на ухо:

«— Я был с ними и явился к Вам, — но порывался убить его».

Якубович вызывался уговорить мятежников, но подойдя к восставшим, он сказал:

«— Держитесь, вас сильно боятся».

И сказав это, трусливо исчез в толпе.

Николай I не хотел применять силу. Его с трудом уговорили вызвать артиллерию. Когда его убеждали открыть огонь по восставшим, он отвечал: «Что же вы хотите, чтобы я в первый день моего царствования обагрил кровью моих подданных». — «Да, — отвечали ему, — чтобы спасти Империю».

Эти слова Николая I подтверждают Толь, Васильчиков и Сухозанет.

«План Императора был выиграть время, локализировать восстание Сенатской площадью и постараться обойтись без кровопролития. Он все время посылает кого-нибудь, чтобы уговорить восставших, но Милорадович и Штюрлер убиты Каховским. Наконец, он посылает митрополита С.-Петербургского Серафима, но его встретили насмешками и бранью. «Довольно лжи, — кричит Каховский, — возвращайся на свое место в церковь». Обращаясь к последнему, владыка, поднимая крест, спрашивает: «Это не внушает тебе доверия?» В ответ Каховский, трижды убийца, целует крест. «Достоевский не выдумал бы ничего лучшего», — восклицает Грюнвальд.

Николай I переживал в это время ужасную драму. Он говорит Дернбергу: «Можно ли быть более несчастным? Я делаю все возможное, чтобы убедить их, а они не хотят ничего слушать».

Только один Каховский глупо и зверски мясничал. Предоставим опять слово М. Цейтлину.

«Пуля, пущенная «шалуном», пуля Каховского, отлитая им накануне, убила героя Отечественной войны Милорадовича. Командир лейб-гренадеров Штюрлер пытался уговорить гренадер, «но Каховский одним выстрелом прекратил его мольбы и речи».

Кюхельбекер выстрелил в Великого Князя Михаила. Стрелял в генерала Воинова, сопровождавшего Милорадовича.

Жизнь Великого Князя Михаила Павловича была спасена лишь благодаря трем матросам, успевшим выбить пистолет из рук Кюхельбекера.

Милорадович и Каховский! Даже неудобно сравнивать эти два имени. Один прославленный патриот и мужественный воин, второй фантазер и государственный преступник, кончивший жизнь на виселице. Но упорная клевета фанатических врагов русской государственности, приверженцев социального утопизма разных мастей, сделала свое черное и несправедливое дело.