Маслав - [18]

В долине Собек не заметил ни одной живой души, но над речкой остались свежие следы огромного табора: трава была примята, даже вытоптана, а во многих местах выжжена. Повсюду валялись потухшие головешки, виднелись выкопанные в земле ямы для костров, колья, к которым привязывали коней, остатки разрушенных шалашей и груды белых костей.

А замок, к которому пробирался Собек, казался совершенно вымершим, – не слышно было в нем звуков жизни, не видно – огня. И только, вслушавшись хорошенько, он различил мерные шаги часовых на валах.

Разглядев, с которой стороны надо было подойти к замку, он поспешно вернулся назад, чтобы под покровом темноты, пока все было тихо вокруг, провести свой маленький отряд.

Но лишь только они выбрались из леса в долину, на валах послышались окрики: очевидно, бдительная стража, завидев их, подняла тревогу. Собек, который ночью видел так же хорошо, как кот, заметил, что над рогатками, в разных местах, показались люди. И чем ближе они подвигались к замку, тем больше усиливалось движение. К воротам вела извилистая тропинка, умышленно загроможденная камнями и бревнами и во многих местах разрытая; ехать по ней ночью было и неудобно, и не безопасно.

Старый Лясота, словно разбуженный от сна, вдруг двинулся вперед, оставляя за собой своих спутников. Его уже поджидали у ворот, потому что как только он крикнул: Белина! – из замка тотчас же отозвались.

– Кто вы и откуда?

– Раненые, несчастные, – две женщины и несколько калек, просят у вас милосердия. Помогите, кто в Бога верует, и приютите нас!

Долго не было ответа на это первое обращение. Тогда Лясота, потеряв терпение, начал звать самого Белину:

– Белина, старый друг, отзовись, ради Бога!

Опять долгое ожидание. А за воротами слышны были только тихий говор и чьи-то шаги. Наконец, наверху, на мосту, показалась какая-то темная фигура, мужчина в высокой шапке с белым посохом в руке.

– И двор, и замок наш битком набиты людьми, – хлеб в умалении. Мы бы душой рады принять еще… Но сами едва можем прокормиться…

– Позвольте же нам, хоть без хлеба, спокойно умереть у вас, чем попасть в позорную неволю к убийцам и злодеям, – крикнул Мшщуй.

Долго не было ответа. Наконец, голос сверху спросил:

– Кто вы?

Лясота назвал сначала себя, потому что они знали его и даже были с ним в родстве, потом вдову и дочь Спытка, двух братьев Долив и, наконец, Топорчика и двух слуг.

– Восемь душ! Восемь ртов! – закричали сверху. – Это невозможно, здесь не хватит места и на троих.

– Женщин возьмем! – закричал другой голос.

– Белина, старина, – заговорил Лясота, усиливая голос, в котором слышался гнев. – Ты хочешь, верно, чтобы мы полегли все здесь у ворот, и чтобы все знали, какое у тебя христианское сердце? Ладно… Мы ляжем все, пусть же нас волки сожрут у вас на глазах!

На мосту послышались крики и споры – одни требовали милосердия, другие – противились этому. Лясота и Доливы молчали. Топорчик молча сидел на земле. Спыткова громко жаловалась и причитала, а Кася потихоньку плакала.

– Пустили бы хоть нас, – говорила Спыткова, – я тогда брошусь им в ноги и выпрошу и для вас приют.

Спустя некоторое время, кто-то, нагнувшись вниз из-за рогаток, крикнул:

– Богдась Топорчик, ты ли это?

– Это я, – или тень моя, потому что я едва жив, – сказал Богдась, подняв голову. – Был бы уже мертвым, если бы не милосердие этих людей.

– Двух женщин, Лясоту и Топорчика! – крикнули сверху, – больше никого. Да будет воля Божья!

Наступило молчанье. Спыткова пошла было к воротам, но Богдась встал и сказал:

– Женщин впустите, а я не пойду без других, останусь с ними. Если бы последний из слуг должен был остаться за воротами, я останусь с ними. Или всех, или никого. Пойдем под нож к Маславу.

Ослабевший Богдась так вдруг возвысил голос, что все перепугались, – жизнь возвращалась к нему со всем пылом молодости. Наверху снова начались переговоры и споры, а ворота все еще были на запоре. Богдась заговорил с лихорадочным возбуждением.

– Впустите женщин, – пусть хоть их не бесчестит чернь и не глумится над ними. А если не хотите спасти своих же братьев христиан и разделить с ними кусок хлеба, – черт с вами! Вы стоите того, чтобы вас взяли и повырезали или угнали в неволю.

Но эти смелые слова не имели действия, – все умолкло. Потом послышался чей-то укоризненный голос, а другие замолчали. Среди этой тишины слышался плач Спытковой и гневные проклятия Мшщуя.

Усталые путники уселись на камнях и бревнах у ворот. Никому уже не хотелось больше просить о милости, страшный гнев овладел всеми.

Так продолжалось некоторое время, и никто не знал, что будет дальше, как вдруг за воротами показался свет, послышались шаги и стук отбиваемых засовов и опрокидываемых тяжестей, которыми была завалена калитка.

Никто не поднимал голоса и ни о чем не просил. Наконец, после долгой и напряженной возни у ворот, калитка с трудом открылась, и в ней показался, опираясь на меч, сам Белина, тучный, сильный, высокого роста старик с длинной белой бородой.

– Идите все, – угрюмо сказал он, – идите, но не дивитесь тому, что увидите собственными глазами.

Спыткова, увлекая за собой дочь, первая прошла в ворота и, очутившись внутри двора, упала на колени, благодаря Бога и хозяина, который стоял с опущенной головой, погруженный в свои думы.