Маски духа - [45]

– А вот и я! – радостно сообщила она. – А ты где ходишь? Я все жду-пожду, жду-пожду, а тебя нет.

С этими словами она взяла мою руку и, задрав голову, уставилась на меня своими огромными глазами.

– Тс-с! – приложила палец к губам девочка и, встав на цыпочки, ткнулась в мою небритую щеку счастливыми губами. – Теперь я тебя больше не отпущу.

И тут же бесконечная усталость сковала тело. Словно обреченное бегство последних лет, расстрелянные города, гибель друзей, взорванные кладбища и сиротливые церкви спрессовались в единый миг, сковав тяжелым свинцом почти бесполезное тело. Но даже не в этом была трагедия. Трагедия была в том, что маска жизни все еще светилась на лице – смеющаяся маска, украденная когда-то со стены пропитанного лицедейством театра. И ее любили. В этом и заключалась главная трагедия – еще любили. В этом и жила последняя надежда – любили. Хотя меня уже почти не было.

* * *

– Т-с-с! – приложила палец к губам девочка и повела меня наверх, в сторону нависшего над морем холма.

Но не успели мы отойти и нескольких шагов, как за нами увязалась коза. В почти наступившей ночи белым пятном она брела следом по высокой траве.

– Иди, иди отсюда! – прикрикнула на нее девочка. И коза отстала.

Мы принялись подниматься дальше, пробираясь в темноте буквально на ощупь. Я быстро устал и, тяжело дыша, остановился.

– Куда ты меня ведешь? Ты, наверно, не знаешь, но жених – это совсем не я. Я уже давно не жених.

– Не жених, нет, не жених. Ты мой ребеночек, – загадочным полушепотом ответила она. – Но и жених тоже.

В это время в траве загорелись глаза. Шарахнувшись в сторону, я угодил в какую-то выбоину и упал.

– Не бойся, – склоняя надо мной лицо, сказала девочка, – это опять коза. Иди же! Иди вон! Я кому сказала! – добавила она в сторону горящих глаз.

Наверху уже была абсолютная тьма. Когда мы упали на траву, вскрикнули кузнечики, и в лицо кинулся исходящий от девочки запах речной воды, перемешанный с запахом полыни и ромашек. И в эту же секунду я увидел, как над ее головой сошлись звезды – миллионы звезд, слившихся в единое белое покрывало. И сразу вспомнил: «…но есть фата небесная». И – «…ибо ложе – дар небес». Она прикасалась ко мне своими почти детскими губами, и ее легкое дыхание возвращало в этот мир воздух.

Я попробовал ее обнять. Протянув руку, я прижал к себе что-то мягкое и теплое, и в то же мгновение из-под руки выскочила коза.

– Она теперь нас никогда не покинет, – шепотом засмеялась девочка. И тут же вскрикнула: – Ой! Она уже здесь! – И снова прильнула ко мне.

Именно в эту секунду за полторы тысячи километров отсюда раздался страшный Женькин крик о помощи. Я увидел его раскрытые со сна, ничего не понимающие глаза и синий задыхающийся рот. Последним усилием он пытался глотнуть хоть немного воздуха. Но воздуха в комнате уже не было.

И я покорно закрыл глаза.

«…Но живет в ней зерно жизни твоей… – успел я вспомнить. – Но живет в ней зерно жизни твоей». И в этот момент невидимый горизонт дрогнул и покачнулся. В груди застучали десятки молоточков, сбивая с ритма дыхание. Внезапно ночь разомкнулась, и небо обрушило на меня бесконечный звездный ливень.

XI. После взрыва

Разряд грома исторгнула одинокая синяя туча и тут же исчезла за горизонтом. Поэтому вечер остался сухим и ясным. Отдельные прохожие, раскрыв было зонты, тут же попрятали их назад, в сумки, и поспешили разбежаться по квартирам. В глухих подворотнях, где полуразрушенные временем дома соседствовали с нашпигованными людьми гнездами коммуналок, лениво зажигались фонари, и туда, на огонек затеплившейся вечерней жизни, потянулись уличные собаки. Сама же улица пустела, как перед нашествием.

Однако ближе к морю, за театром, было гораздо оживленнее. Туда стягивалась довольно пестрая, явно выпадающая из времени публика, наряженная в диковинные костюмы.

– Голым нельзя! – преградила мне путь старуха, облаченная в форму матроса с броненосца «Потемкин», о чем свидетельствовала надпись на лентах бескозырки.

– Голым? – удивился я и, оглядев себя, обнаружил, что я действительно голый.

Отойдя в сторону и прикрываясь руками, я вдруг наткнулся на прислоненную к статуе Лаокоона огромную афишу, которая гласила:

«ЕЖЕГОДНЫЙ БАЛ-МАСКАРАД

НА ПРИМОРСКОМ БУЛЬВАРЕ!

Не пропустите!

Сегодня в программе:

песни и танцы разных лет и народов;

чтение стихов с видеозами;

парад экспонатов в костюмах и без;

аттракцион «Я встретил вас»;

поиск и разоблачение себе подобных.

Весь вечер играет оркестр.

Начало в 19:00. Без костюмов вход запрещен».

– Голым нельзя! – еще раз язвительно крикнула старуха. И протянула руку лодочкой.

– Опять ты здесь! – послышался из-за спины сиплый, как у вечно простуженного портового грузчика, голос. – Сколько тебе говорить, чтобы ты просила где-нибудь там, а не здесь!

Оглянувшись, я узнал директора литературного музея с маленьким памятником рыбачке Соне под мышкой.

– А что я тут спортила? Тебе уже жалко, если я имею свой маленький интерес, – огрызнулась старуха. – Я уже у тебя отняла зарплату.

Но на всякий случай отошла в сторону, чем я и воспользовался.

А сам директор уже кинулся к группе скачущих подростков, которые норовили проскочить мимо него в карнавальных масках.