Маскарад лжецов - [18]

От вида неподвижных Аделы и Осмонда, Родриго и Жофре, озаренных алым пламенем догорающего костра, мне впервые за много лет стало невыносимо одиноко. Сердце заныло от неприкаянности. Казалось, страх смерти давно ушел в прошлое: на склоне лет свыкаешься с мыслью о неизбежности кончины. И тут она внезапно обрела зримое обличье. Сейчас, когда на нас стремительно надвигалась чума, смерть предстала мне в одном из своих подобий, и грудь словно сдавило ужасом.

Зофиил торопился выехать со светом. Он боялся ущелья, боялся нас, боялся за лошадь и за фургон. У меня зрела уверенность, что он намерен при первой возможности избавиться от непрошеных попутчиков, в первую очередь от Аделы.

За ночь она немного набралась сил, но по-прежнему была бледна. Все говорило о том, что надолго ее не хватит. Однако после вчерашних замечаний Зофиила Адела преисполнилась решимости доказать, что может идти не хуже любого из нас, и даже Осмонд был явно не прочь убедить фокусника в выносливости своей жены. Однако галантный Родриго не пожелал об этом и слышать. Он сказал, что коли мы будем выталкивать тяжело нагруженный фургон из каждой лужи, то пусть Зофиил хотя бы ведет лошадь, Аделе же лучше поберечь силы.

Зофиил, понимая, что без нашей помощи из ущелья не выберется, нехотя согласился, и всю первую милю пути вымещал досаду на упрямо молчавшем Жофре. Фокусник понял, что юноша скрыл от наставника свой проигрыш, и теперь умело играл с ним в кошки-мышки: то и дело поворачивал разговор так, будто сейчас раскроет секрет, и всякий раз ловко уходил в сторону.

Однако, против ожидания, смятение в наши ряды внес не он, а Родриго, который внезапно хлопнул себя по лбу.

— Камлот, совсем забыл: на ярмарке тебя разыскивала подружка. Надо было сразу сказать, да в суматохе все из головы вылетело.

— У меня нет никаких подружек.

— Она сказала, что знает тебя. Хорошенькая такая девочка, необычная. Волосы как... как иней.

У меня мороз пробежал по коже, словно по ней провели холодным мокрым тряпьем. Значит, мне не почудилось и Наригорм действительно была на ярмарке. Тут в голове возникла новая мысль.

— Родриго, на ярмарке были сотни людей, как она поняла, что мы с тобой знакомы? Ты сам ей сказал?

Он мотнул головой и пожал плечами.

— Может быть, она видела нас вместе. А меня просила передать, что скоро к тебе присоединится. Это ведь добрая весть, правда?

— Но ты же не сказал ей, куда мы идем? — Мне потребовалось немалое усилие, чтобы в вопросе не прозвучало тревоги.

Родриго снова мотнул головой.

— Нет, она не спрашивала.

Вздох облегчения с моей стороны. По растерянному лицу Родриго отчетливо читалось, что он не ожидал от меня такого смущения, да и мне нелегко было бы объяснить свой внезапный испуг. Зачем она попросила передать, что скоро к нам присоединится? Она меня преследует? Что за глупость! Надо же такое выдумать! С какой стати девочке преследовать едва знакомого старика?

— Камлот, а эта девочка... — начал Родриго.

Он не успел закончить вопрос. Истошный крик раскатился по ущелью. Мы застыли как вкопанные. Ошибки быть не могло: кричал человек, с которым случилось что-то ужасное. Вопли не утихали: они неслись из-за поворота дороги, скрытого от нас каменным выступом. Родриго и Осмонд, выхватив кинжалы, припустили вперед; Жофре лишь немного отставал от них. Внезапно крик стих, как будто обрубленный топором. Мы с Аделой и Зофиилом двигались медленно. Когда фургон обогнул выступ, мы увидели наших спутников, смотрящих на сцену, которая разыгралась перед ними.

Два человека в надвинутых на лица капюшонах склонились над третьим, распростертым в грязи. Один стаскивал с мертвеца заплечный мешок, другой шарил в одежде убитого. Смерть несчастного не была легкой. Голова превратилась в месиво волос, мозгов и костей, лицо не узнала бы и родная мать. Удары, без сомнения, были нанесены тяжелыми деревянными дубинками, которые теперь болтались у разбойников на запястьях, привязанные кожаными ремешками. Грабители даже не потрудились оттащить жертву с дороги, а при виде нас не кинулись бежать, а продолжали свое дело, как псы, которых невозможно отогнать от добычи.

Осмонд первым нарушил молчание: он с криком бросился на убийц, размахивая руками, словно отгоняя зверье. Грабители подняли головы и откинули капюшоны, но с места не тронулись.

— Думаешь остановить нас, молодой господин?

Остановился сам Осмонд. В первый миг чудилось, что грабители ухмыляются, но нет — ухмыляться им было нечем.

Губы их, как и носы, изъела болезнь; серые пятна отмершего мяса покрывали лица, как плесень — гниющие плоды. То были прокаженные.

Они встали и зашагали к нам, вертя дубинки, как надо думать, перед нападением на недавнюю жертву.

— Намереваешься схватить нас, молодой господин? А мне вот подумалось — чего бы вам не отдать мне свою отличную повозку. Я притомился идти, повозка мне будет как раз впору. Не сомневаюсь, что у вас там и еды, и вина припасено. Ну-ка давайте все сюда, если не хотите получить наш поцелуй!

Им нечего было терять. Что может сделать закон людям, которых церковь уже объявила мертвыми? Повесить их? Возможно, это было бы делом милосердия, но кто посмеет схватить прокаженного? Прикоснуться к беспалым рукам, чтобы скрутить их веревкой, накинуть петлю на покрытое струпьями горло? Можно ли казнить мертвеца? Живые обкрадывают умерших, забирая частицы их тел в качестве реликвий, теперь выходило, что мертвые ограбят живых.