Маска красной смерти - [8]

— Это в привычке Элиота. Возможно, он нашел более важное место, где ему нужно быть, — подруга ставит один напиток и уже высматривает другой. Ее щеки ярко-розовые.

— Хочешь, посмотрим на других этажах?

— Где, думаешь, он может быть?

— Верхний этаж, возможно. Его больше привлекают книги, чем женщины. Он — позор семьи, — Эйприл позорит слово позор. — Причина, по которой он с нами не живет — призвание. Он поэт, живет в мансарде вместе с другими художниками и поэтами. Они не носят маски. И говорят, что умереть молодым — правильно, ведь они описывают состояние человека и то, что происходит с нами. Он пишет день и ночь и принимает наркотики в попытках постичь нечто большее.

Эйприл закатывает глаза.

Почему она так ненавидит поэзию? Внезапно я начинаю нервничать при мысли о встрече с ее братом, так как ничто не может очаровать меня больше, чем то, что она только что сказала.

— Он сказал, что может быть здесь?

— Он должен тебе понравиться, — она мгновение смотрит на меня. — И, я подозреваю, ты ему тоже понравишься. Но тебе нужны накладные ресницы, — она толкает меня на место для влюбленных позади себя и запускает руку в сумку. — Вот, — несколько мазков блеска на мои щеки. Я думала, что блеск будет жестким, но он пенящийся. Это то, что наши ученые создают, пока Матушка Природа пытается убить нас всех. Затем Эйприл открывает мою сумку и начинает искать накладные ресницы. Я удивлена тем, как уверенно движутся там ее руки.

— Теперь ты, миленькая. Даже Элиот заметит... — она перестает говорить и внезапно роняет мою сумку, разбивая красный блеск для губ и бутылку парфюма.

Двое мужчин останавливаются в дверях комнаты. Внутри у меня холодеет. Они принадлежали к членами клуба еще до чумы, и нам советовали избегать их.

Но Эйприл заметила не их. Она смотрит через всю комнату на молодого мужчину, наклонившегося к бару. Я знаю точно, что это не ее брат, так как в ее взгляде слишком много флирта. Он идет к нам, и Эйприл поднимается.

Даже не предлагает мне помочь собрать содержимое сумочки. Сделать это ей и в голову не пришло бы.

Подруга улыбается, глядя на него из-под полуопущенных ресниц. Я успеваю увидеть, как пожилой джентльмен проходит мимо.

И затем молодой мужчина остановился прямо около нас. Эйприл предлагает ему свою руку, прежде чем бросает мне через плечо слова:

— Мы здесь. Элиоту не на что жаловаться. Если захочет — найдет нас. А сейчас надо повеселиться.

Возможно, она права. Вот почему мы приходим сюда. Забыть. Повеселиться.

Я смотрю, как она улыбается, откидывая волосы назад. Если бы наш мир не взорвался, она была бы уже замужем, возможно, и женой, и матерью. А вместо этого она все ночи напролет гуляет без сопровождающего. Моя мать не одобряет ее поведение, но не может обуздать дикости Эйприл.

И мама не станет удерживать меня от общения с ней, потому что в ее семье есть связи. Эйприл утверждает, что ее дядя, принц — сумасшедший. Он живет за городом в средневековом замке, который сюда перевез из Шотландии — камень за камнем — прямо перед грянувшей чумой. Он контролирует все, включая войска. Мы делаем то, что он говорит. И я не могу с уверенностью сказать, как так получилось.

Отец Эйприл раньше был мэром, но он умер, и теперь они с матерью живут одни в пентхаусе А, Аккадиан Тауэр. Ее мать целый день напролёт пьет бренди, а Эйприл целуется с незнакомцами в районе Разврата. Ее новый парень протягивает ей высокий стакан, а другой предлагает мне. Я беру его, но не пью. Что-то в нем привлекает мое внимание. Вообще-то не в нем, а в том, что Эйприл все-таки начинает его целовать.

Я никогда не целовалась. Я дала клятву не делать того, что бы не стал делать Финн. И обычно меня это не беспокоит. Эйприл говорила, что причиной тому мое незнание того, от чего отказываюсь, но страсть кажется мне такой грязной.

Веки Эйприл фиолетовые. А у него синие, словно синяки. Они целуются очень тесно, прижавшись, друг к другу, словно эта связь что-то значит.

Я ставлю стакан на край стола и иду по клубу. Беспокойно.

Я вижу Эйприл, развалившуюся на бархатном кресле. Кто-то с помощью ножниц укоротил ее юбку еще на несколько сантиметров, в любом случае, она короче, чем была, когда мы выходили из дома. И этим ансамблем она окончательно перешагнула грань распущенности.

Возможно, это не имеет значения. Она сделала себя удивительно искусственной, и это нормально — не носить почти ничего — так как и мы больше не настоящие люди.

Лед уже растаял в моем забытом на краю стола стакане. Я поднимаю его, пока Эйприл не разглядела меня, быстро опустошаю и поднимаюсь вверх по лестнице на этаж, зарезервированный под шумные карточные игры. Но я не в настроении быть окруженной чужим счастьем. В попытке сбежать, я ныряю в тихую комнату. Когда мои глаза приспосабливаются к смене освещения, я ухитряюсь рассмотреть двух мужчин за столом, играющих в шахматы при свечах. Они не заперты во влажном подвале, тем не менее, моя грудь сжимается.

— Хочешь сыграть? — спрашивает один. Его светлые волосы отбрасывают причудливые блики в свете свечей.

— Нет, нет, я не сильна в стратегии... — и только затем я понимаю, кто он.