Маска красной смерти - [5]

Боль простирается вплоть до костей, а я пристально смотрю на тропический растительный мир. Целое утро меня преследует сильная тошнота.

В комнату входит моя мама. Я не поворачиваю голову, чтобы посмотреть на неё, но знаю, что она делает. Мать выкручивает свои ладони, тонкие белые руки, которые пропитывает мятным маслом.

Передо мной блюдечко. Четыре вида крекеров, разложенные... ну, веером. Я прижимаю холодную стеклянную бутылку воды к лицу, оставляя следы ледяного конденсата на скулах и вниз по шее.

Мои глаза улавливают движение в саду. Парень из прошлой ночи, который дал мне серебряный шприц, стоит, засунув руки в карманы. Он смотрит на меня.

Но это невозможно.

В мире буйствовала растительность и было влажно, когда болезнь начала распространяться, и Башни Аккадиан закрыли эту часть сада, заложив кирпичами двери и скрепив все цементом.

Я присаживаюсь, но моему желудку не нравится внезапное движение. Опять закрываю глаза.

Дорогой парфюм меня душит.

— Аравия?

Мать кладет руку мне на лоб. Когда мы прятались в подвале, она оставалась здесь, в Аккадиан Тауэрс, чтобы играть на фортепиано. Ее музыка успокаивала богатых людей, пока они представляли умрут или нет. Если они идентифицировали кого-то зараженного Болезнью Плача, выкидывали на улицу. Я открываю глаза.

— Дорогая...

Мне хочется свернуться в ее руках и уцепиться за нее, но это заставляет чувствовать себя хуже, чем наркотики, пытающиеся покинуть мое тело.

Мир кружится.

— Зачем ты это с собой делаешь? — шепчет она. Мама задувает свечи на столике и укрывает меня одеялом. Свет падает через окно, как с улицы, так и из сада, который сейчас пуст.

Несколько часов спустя в комнату заходит отец. Его волосы в беспорядке, а маска сдвинута на макушку.

— Я хочу, чтобы ты прогулялась со мной, Аравия, — говорит он.

Он просит об этом примерно два раза в неделю. И это единственный раз, когда он называет меня по имени. Мне нравится, что он отрешается от своих дневных мечтаний и вспоминает, что у него все еще есть ребенок. Отец надевает пальто и придерживает мое. На мгновение я сжимаю веки, игнорируя последние приступы тошноты, и, наконец, следую за ним.

Как только мы выходим из лифта, к нам спешат стражи принца Просперо, нанятые для защиты моего отца. Общеизвестно, что ученые — наши главные активы. И самое грозное оружие. Разразился своего рода хаос, когда принц открыл завод по массовому производству масок. Никто не знал, как реагировать на это надежду. Люди писали лозунги на стенах зданий. «НАУКА ВОСТОРЖЕСТВОВАЛА». «НАУКА РАЗРУШЕНА». Всегда вместе — второе утверждение, противоречащее первому. Та же самая подтекающая красная краска, использующаяся при рисовании косы на домах зачумленных.

Город — тлеющая кучка мусора, и оставшиеся люди выползают в течение ночи, чтобы оставить сообщения на стенах разрушенных зданий, пока остальные мирно спят или тихо умирают.

— Тут говорится что-то о человеческой натуре, — говорит отец. Но он никогда не обсуждает свою интерпретацию — по крайней мере, не со мной.

— Куда вы собираетесь, доктор Уорт?— спрашивает охранник.

— Я прогуляюсь со своей дочерью,— отвечает он.

— Мы с удовольствием организуем вам сопровождение.

— Всего пару человек. Мы не пойдем далеко.

Мы ждем в фойе пока все соберутся. Фальшивые растения все в пыли. И хуже остальных папоротники.

Первый охранник открывает дверь, и трое остальных выходят, шагая около нас. Они носят короткие мечи вместо пистолетов, готовые защитить отца от любой угрозы, человек то или зверь. Не важно, какие существа скрываются в глухой ночи, в этом городе опасность представляют скорее люди.

— Верфь снова открыта, — тон отца простой, разговорный.

— Неужели? — кто-то, не знающий меня, мог бы интерпретировать мой задыхающийся голос как восхищение.

Когда я была ребенком, а Финн еще жив, мы любили прогуливаться до гавани. Это место тогда было оживленным: толпы матросов, работавшие на кораблях, были настоящим представлением. Ноги отца и сейчас часто ведут его сюда, но я не знаю, может ли он помочь себе сам.

Теперь гавань другая. Мусор беспорядочно разбросан по берегу, почерневшие громадины судов заполняют залив. Толпы людей уничтожили большинство из них. Может быть, Болезнь Плача нам принесли пассажиры, а может, какие-то грызуны, которые прибыли сюда так же на корабле.

В наши дни рыбаки используют другой порт, намного южнее, чтобы избежать разорения.

Я перевожу дыхание. Послеполуденное солнце отражается от белых масок матросов, которыми полон новый пароход.

— Его назвали Открытие, — говорит отец.

Мне было десять, когда последний раз в гавань заходил корабль. В отличие от парохода перед нами, у него были высокие мачты и тяжелые паруса. Он мог прийти из любой точки.

Я помню, как пассажиры торопились на берегу, чтобы ощутить твердую почву под ногами. Они были одеты в скромные одежды: юбки длиной до лодыжек, высокие воротники, длинные рукава. Когда я была маленькая, мы носили ограниченное количество одежды, даже в жару.

Но с приходом чумы всё изменилось, и вместо закрытой одежды мы старались оставлять так много участков открытой кожи, как это только было возможно. Проповедник (Священник) был не согласен с новой модой. Он считал, что таким образом мы разрушаем себя, как раз тогда, когда мы задавались вопросом, осталось ли еще что-то, что можно уничтожить.