Маска Черного Тюльпана - [116]

А в Лондоне смертельно опасный шпион замышлял последний шаг. К следующему вечеру все будет кончено…

Глава тридцать вторая

Самообман: иллюзия спокойствия, призванная спровоцировать неосторожное поведение противника; неизбежная прелюдия к напряженной деятельности врага.

См. также: Линия наименьшею сопротивления.

Из личной шифровальной книги Розовой Гвоздики

Майлз весело прошел мимо охраны на входе в дом номер 10 по Краун-стрит, в руке он держал букетик первоцветов, на лице его играла блаженная улыбка.

Один из часовых подтолкнул второго.

— За кем это он пришел приударить? — с сарказмом спросил он, вызвав одобрительную усмешку товарища.

Майлз не заметил. Был слишком счастлив, чтобы заметить. Более того, он сильно сомневался, что вся артиллерия Бонапарта, выставленная поперек Пэлл-Мэлла, способна теперь напугать его до потери хорошего настроения. Майлз недоуменно покачал головой, маневрируя в людном коридоре. В сущности, что изменилось? Его лучший друг по-прежнему его ненавидит. Опасный французский шпион все так же разгуливает по улицам Лондона. Ему предстоит объяснить лорду и леди Аппингтон, что он… ну если и не похитил их дочь, то женился на ней столь поспешно, что головами будут качать до тех пор, пока более свежий скандал не привлечет внимание света. Одной этой мысли было бы достаточно, чтобы подпортить даже радостное настроение Майлза.

И тем не менее перспектива встречи с Аппингтонами — леди Аппингтон сетует, лорд Аппингтон мрачен — меркла перед образом Генриетты, такой, как он ее оставил, — белая рука закинута за голову, волосы рассыпались но подушке, губы чуть приоткрыты, как будто даже во сне она хочет что-то сказать. Майлз усмехнулся, вспоминая поток определений, лившийся прошедшей ночью. В одном он был уверен: в жизни с Генриеттой недостатка в словах не будет.

Майлз доложил о себе замотанному подчиненному Уикхема, предложившему ему сесть и исчезнувшему во внутреннем святилище.

Майлз сел и, несмотря на приказ самому себе думать только на полезные темы — например о поимке шпионов, — снова принялся улыбаться, будто пьяный. Его сосед благоразумно перебрался вместе со стулом к противоположной стене.

Удивительно, сколько хлопот могут причинить всего три слова.

На свете так много коварных сочетаний из трех слов, размышлял Майлз. Я твой должник. Передай, пожалуйста, графин. И разумеется, Прыгай в окно, которое, по опыту знал Майлз, причинило больше боли и погубило больше одежды, чем любые другие три слова. Майлз глубоко вздохнул. Не важно, сколько таких сочетаний он припомнит, избежать этого не удастся. Не об этих трех словах сейчас речь.

Майлз не заметил, как влюбился в Генриетту.

Как это случилось? Это казалось не совсем справедливым. Он занимался своим обычным делом, ни по кому не страдал, как Джефф, не назначал под чужим именем тайных свиданий с женщинами, как Ричард, — оба пути, как вполне обоснованно он предполагал, приведут к обременительной романтической привязанности под иронический хохот Купидона, сжимающего свой лук. И однако же он попался. Сидит и улыбается как ненормальный, несмотря на то что лучший друг грозил ему кастрацией, а французские агенты в него стреляли; строит планы насчет романтического ужина вместо хитрых планов, а в самые худшие моменты всерьез подумывает о стихах. К счастью для него, Генриетты и западной поэтической традиции, результат его раздумий оказался кратким и решительным. Он не сможет их написать.

Но он может сделать Генриетту счастливой, заверил себя Майлз. По пути в военное министерство он глубоко и серьезно думал над столь важной темой. Конечно, драгоценности. По прошлому опыту Майлз знал — ничто так не выражает благодарность за ночь страсти, как изумрудное ожерелье. В данном плане имелось лишь два незначительных затруднения. Во-первых, у Генриетты было изумрудное ожерелье с таким же браслетом и серьгами. И даже если бы она им не владела… Майлз затруднился бы выразить это словами, но приемы, используемые для умиротворения любовницы, возможно, не самый лучший способ сказать о своих чувствах жене. Нужно что-то более личное, более нежное, более… Майлз чертыхнулся. Он даже подходящего определения подобрать не может, не говоря уже о шикарном жесте, способном сразить Генриетту наповал. Ну, наповал, если только он сам ее уложит. А ему это очень понравилось.

Но это предполагает, самоотверженно напомнил себе Майлз, что выбор будет за Генриеттой — что ей понравится; к сожалению, бокс исключается, как и поездки к Таттерсолу и — любимый пункт Майлза — раздевание. По опыту своего общения с женщинами Майлз знал: как правило, их больше захватывает процесс приобретения одежды, нежели избавления от нее. Майлз покачал головой, сожалея о такой трате времени и ткани. Фиговые листья. Вот эту моду он готов поддержать. Разумеется, некоторые платья Генриетты были ничего, те, с тонкими юбками, под которыми при ходьбе обрисовывались ноги, и с низко вырезанными корсажами, которые… ох! Майлз бросил по сторонам виноватый взгляд и с преувеличенной небрежностью положил шляпу на колени, ругая нынешнюю моду на плотно облегающие брюки.