Машка как символ веры - [6]
Отец
«В случае чего» так это, понятно, в случае рецидива. Я уже прочитал все, что нашел. Рецидив может быть в двадцати процентах случаев. И чем позже он происходит, тем лучше. У Маши ремиссия уже длится больше полугода. Это значит, что, когда она раз в неделю сдает кровь, в ней не находят раковых клеток. И если так будет продолжаться еще четыре с половиной года, то Машка будет считаться выздоровевшей.
Мне казалось, что жизнь уже стала налаживаться. Можно жить от анализа крови до анализа. А тут вдруг – костный мозг. Какие могут быть разговоры, я свой отдам сразу. И почему Ирина завела эти разговоры при Вере? Она же мне совсем не доверяет. Если мой не подойдет, можно позвать Борьку, он-то мужик здоровый. Его подойдет точно.
Мама
Его подойдет точно. Жорик сказал: не надо анализов, я отдаю свой мозг без проб. Если надо больше, возьмем у Борьки. Вам, девочки, волноваться не надо. Интересно, он дурак или прикидывается? Раз пять я ему объясняла про трансплантацию костного мозга. Он каждый раз делал вид, что слушает. И про то, что шанс найти донора в семье очень невелик. И даже братья и сестры подходят только в двадцати пяти процентах случаев. Но исследование делать надо. В отделении были детки, которые совсем уже собирались выписываться, а при обследовании оказывалось, что все надо начинать сначала.
Еще приплел Борьку. Хорошо, не вспомнил про свою Лилю. Из-за нее вся его одежда пропахла запахом духов. Даже во сне он иногда говорил «Лиля». Я всегда молчала об этом, подумаешь, секрет Полишинеля. А сейчас ужасно захотелось ему напомнить. Он что думает? Обследование – не рыбалка, а Машка – не рыба.
Вера
Машка – не рыба.
Я думала, что мама съехала с катушек. Никто и не думал, что рыба. Я всегда говорила, что хорек. Но тут сразу стало шумно и весело. Я так соскучилась по их скандалам. Мне даже стало стыдно за свое счастье. Мама кричала, что ее никто не слушает и папа ходит только на свою рыбалку. Он кричал:
– Я на рыбалке был год тому назад.
Мама с ходу придумывала что-нибудь еще.
– Ты не Господь Бог, чтобы придумывать грехи, – отвечал отец.
– Это я придумываю? А кто сжег Машкино одеяло, когда курил на балконе?
– Какое одеяло?
– Шерстяное, розовое, с мишками.
– Ир, это было лет пять тому назад.
– Я не спрашиваю – когда, я спрашиваю – кто? Ну, вспомнил? А кто потом одеяло покупал? На ком весь дом? Все, – сказала мама. – Ты костный мозг не сдаешь. Нам от тех, кто жжет детские одеяла и считает ребенка рыбой, мозгов не надо. Тем более что их у тебя нет. Брать нечего.
Отец
Брать нечего. Это у кого брать нечего? У меня институт с красным дипломом. Я по-английски со словарем читаю, я в шахматы играю. И никого рыбой не считаю.
Вера
«Я по-английски со словарем читаю, я в шахматы играю. И никого рыбой не считаю». Ни фига себе, отец заговорил стихами. Мама медлила и явно находилась в цейтноте. Но на то она и мама, чтобы никогда не попадать в безвыходные положения.
– Так, а кто ездил в Анапу?
Я не знаю эту историю, но в ней явно есть что-то подозрительное. Каждый раз, когда мама говорит: «Так, а кто ездил в Анапу?» – отец делается ниже ростом и проваливается куда-то под пол. В этот раз ничего нового не произошло. И, гордо подняв голову, мама пошла на выход:
– Пойду аквариум посмотрю.
– Какой аквариум, Ирочка?
– В котором рыбы живут.
И ушла на кухню готовить обед.
Вопрос с костным мозгом повис в воздухе. Я очень хочу, чтобы Машка выздоровела. Но как этот костный мозг будут брать? Я могу потерпеть, мне и молочные зубы выдергивали, и уколы делали, но по поводу костного мозга я ничего не знаю. Спрашивать у мамы подробности было уже неудобно. С одной стороны, она может подумать, что мне для Машки чего-то жалко, а с другой – мы в последнее время и не разговаривали совсем. То есть, конечно, все время разговаривали, но только по делу.
Просто мне тоже хотелось маму, свою собственную маму. Я еще маленькая. Меня никто не спрашивает, как у меня дела. Когда возникает вопрос про оценки, правду говорить нельзя, иначе мама расстраивается. Лучше всего наврать, тогда она говорит: «Молодец». Правда, когда я наврала про две пятерки по алгебре и одну по геометрии, отец попросил дневник. Но он же подписи математички не видел ни разу. А у меня есть ручка, которая потом стирается. Поэтому целых полчаса в моем дневнике было три пятерки по математике за одну неделю.
Идея с ручкой Светкина. Раньше мама не очень любила, когда я ходила к ней. Называла ее девушкой с неопределенным будущим. Светкины родители точно знали, что у нее будущее вполне определенное, и в красках описывали его каждый день.
– Не поверишь, – говорила Светка, затягиваясь сигаретой, когда мы стояли за школой. – Вчера мне сказали, что я буду парикмахером. Ты знаешь, мне эта идея так понравилась. Может, мне быть парикмахером?
– Стилистом, – поправила я Светку, тоже затягиваясь.
– Нет, они сказали парикмахером, это типа не cool.
– Стилистом тоже не cool, сейчас все стилисты.
Светкина мама работала доцентом в институте, а ее папа – врачом. Светка считала, что у них конфликт поколений, и жила на той же лестничной клетке, но в бабушкиной квартире. Бабушка была колоритная. Во-первых, она была ужасно старенькая, родилась до войны и в детстве жила под немцами в оккупации. Во-вторых, гнала самогон, который мы и попробовали во втором классе. А когда Светкина мать конфисковала аппарат, бабка стала заходить к соседям с предложением «вмазать по маленькой». Бабушка была страшной тайной, портившей благополучную картину счастливой семейной жизни.
