Машка как символ веры - [11]

У нас были свои отличники. Когда я вызывала к доске виртуальную Свету Старорусову, Машка хмурила брови, делалась серьезной и старалась отвечать хорошо. Но если звучала фамилия Эдика Воробьева, то она даже говорить начинала по-другому, смешно растягивая слова и чуть-чуть шепелявя. Занятие это было довольно утомительным, тем более что нас перевели от Саши в другую палату, и подружки у Машки пока не было.

Зато у меня оказалась удивительная соседка. Утром, когда я уже мыла полы, она обычно потягивалась на раскладном кресле. Я не могу сказать, что сильно злилась на нее, ведь делала я это для Машки, но осадок бабской обиды оставался.

Я стала очень раздражительной, и то, что раньше значило не больше чем шум дождя в соседнем городе, теперь приобретало глобальное значение, всегда окрашенное черным цветом. Например, муж моей соседки, – мне и дела до него нет, но каждый день он подходил к окну, и начиналась одна и та же песня: «Когда Зайка вернется домой?»

Оказалось, что Зайка – это вовсе не их пятилетний сын Сашка, энергии которого хватило бы на пятерых здоровых детей. Сашка преданно любил своего врача, молодую Любовь Анатольевну, которая заражала всех вокруг своей неуемной энергией, весело смеялась, очень хорошо делала пункции и ставила капельницы.

– Любочка, милая, – причитал Сашка перед любыми манипуляциями, – спаси меня, свою радость.

Это она его так называла – «радость моя». Если по какой-то причине Любови Анатольевны на работе не было, Сашка изобретал любые способы не допустить осмотра другим врачом. Самый частый назывался «беспробудный сон». Внимательно прислушиваясь к любым шагам в коридоре, он был готов нырнуть под одеяло и притвориться спящим. Если этот номер не проходил, тогда использовался метод «я кушаю». Хитрый, как лиса, он упрашивал открыть ему банку с детским питанием и поставить на тумбочку, и если первый метод применялся уже несколько раз за день, тогда при приближении шагов он срочно хватался за банку. И тут уже даже его мать вмешивалась:

– Господи, дайте ребенку поесть!

В принципе любые действия врачей вызывали у нее недовольство. Я не помню, чтобы она осталась довольна хоть чем-нибудь. Часто приходят смотреть ребенка – плохо, редко приходят – плохо. Пришла врач вместе с молодым ординатором – плохо, пришла одна – плохо, что-нибудь не заметит. Больше всего ее раздражало, что врачи на работе ели. Она знала, во сколько они пьют чай, и немедленно шла в ординаторскую с вопросом. Например, оказывалось, что срочно нужно посмотреть продукт работы Сашкиного кишечника.

– Пойду, стул покажу, – радостно собиралась она в поход.

Любовь Анатольевна много раз просила ее не ходить с судном по коридору и сама прибегала в палату посмотреть. Но моей соседке доставляло истинное удовольствие метнуться с полным судном к врачам, когда те пытались поесть. Однажды, когда мы снова оказались в отделении вместе, Сашка лежал в отдельном боксе и страдал животом. Врачи расспросили соседку о Сашкином питании все, с ног до головы. Она честно рассказывала, что ел он только свежее, что разрешают, и прикладывала к глазам платочек.

– Вы давали компот?

– Да-да, свежий компот.

– А где вы его взяли?

– Как где? В тумбочке взяла, теплый, не из холодильника. Он вообще в холодильнике не стоял, он свежий.

– А когда вы туда банку поставили? – так же спокойно спросила доктор, Светлана Викторовна.

– Как когда, дня три назад.

Светлана Викторовна, которой бы сниматься в кино по ее красоте, молча вышла из палаты.

Соседкин муж, приходя под окно нашей палаты, живописал свои страдания без жены: «И супчик мне никто не погреет, и рубашки все мятые». Он делал бровки домиком, губки – трубочкой, прижимался носом к оконному стеклу и так стоял минут по двадцать. Хоть их семья и жила недалеко, но никаких продуктов он ни разу не принес: «Зайчонок, ты же лучше знаешь, где что продается, слетай».

Накануне выписки он попросил меня приглядеть за Сашкой, потому что Зайка пошла домой убраться. При этом моя соседка была искренне уверена, что он ее нежно любит и жить без нее не может.

Сегодня утром, когда она, вдоволь потянувшись на своем кресле, пошла умываться, я поняла, что у нее нет зубной щетки. Сначала я увидела, что у нее нет зубной пасты, а тут оказалось, что она и щетку не носит с собой в душ.

– Сейчас я встану, а ты, Ирин, мой, если хочешь. Хотя ты знаешь, я не разделяю. Санитарок полно, и все на зарплате. Что ж ты горбатиться будешь? Ты думаешь, тебе спасибо скажут?

– Послушайте, Марина Борисовна, тут моя дочка лежит, я хочу, чтобы у нее все было самое лучшее, насколько могу это сделать. Санитарки моют пол за зарплату, а я для своего ребенка. Вот и вся разница.

Зачем я ей все это говорю? Она надулась, но ответила:

– Я ухаживаю за ребенком.

Так уж и ухаживает (вот снова бабская обида полезла). Если сидеть весь вечер на диване в коридоре и болтать называется уходом, то ухаживает. Если переключать с мультиков на сериалы – это уход, тогда да. Обидно за Сашеньку, он очень талантливый мальчик, занимается с нами в нашей школе. Кстати, к нам присоседилась и девочка Майя, которая, как и Машка, не успела по-настоящему пойти в школу.