Машинка и Велик или Упрощение Дублина. [gaga saga] (журнальный вариант) - [43]

— У Ватикана? — что-то как бы припомнилось вдруг Дублину-ст.

— Навыдумывали про капитана Арктика всяких сказок, — не расслышал Колька. — Что родился в Царском селе, что знаком с Вэвэпэ. Что мореход и мастер церемоний; шпион и миллиардер; иллюзионист и филантроп, и экстрасенс-целитель… И что под парусом до полюса доходит… бред…

— А в действительности он некто Еропегов, работавший санитаром в пермском дурдоме, набравшийся там разных опытов воздействия на психику. Потом в Госпожу Хренову влюбился, спелся через неё с Юнгом и сделался фронтменом шарлатанской труппы психотерапевтов. Когда он договорился до того, что мёртвых может воскрешать, его вызвали куда надо и пригрозили посадить. Аферист, связанный с криминалитетом… — вдруг бьющим, как оголённый провод током, голосом, как бы дразня Грузовика, в тон ему вроде бы и вдогонку, но в то же время и в пику как будто — продолжил Глеб Глебович.

— Ну правильно, правильно, — сбился Колька, — а ты откуда знаешь?

— А оттуда же, из газеты «Московский день», из статьи, которую ты дословно пересказываешь, клеветнической, подлой, проплаченной, лживой от начала до конца, — загневался, обличая и вскрывая обман, Глеб, — из статьи, заказанной завистниками и бездарями. Был большой скандал, капитан Арктика выиграл суд, клеветники были наказаны, кто-то даже из редакции уволен. И как тебе, Николай, не стыдно повторять эту дрянь, да ещё в моём доме. И при Велике. Нехорошо. Капитан Арктика — великий человек, единственный в нашей стране человек, кому можно верить.

У него дар пророчества и целительства несомненный. Это я вам как учёный говорю. И воскресение мёртвых не такая чепуха, как кому-то кажется… Это я тоже как учёный… Он — луч среди куч… то есть, туч…

— Браво, папа, — закричали Велик и Аркаша; Аркаша ещё и добавил: — Так ты, Коль, работал у капитана или совсем всё выдумал?

— Работал, — сник и принялся долго пить из рюмки последнюю каплю Колька.

— А почему ушли? — спросил Велик, которому жалко Кольку стало.

— Платили мало.

— Или выгнали тебя? А? — пристал Аркадий.

— Да ну вас. Не верите, не надо, — промямлил Грузовик.

— А? — не отставал Аркадий.

— Ну выгнали, — сознался Колька.

— За пьянку?

— Нет.

— А?

— За… ну… спёр я там… софит… у них…

— Софит? Зачем?

— За красоту. Красивый, сука, был. Горит, бывало, светит, ну прям солнце. Не удержался. До сих пор храню. Дома лежит. Включаю по праздникам. Приглашаю посмотреть. Не пожалеете.

— Ну, Колька, ты неправ. Ограбил человека, да на него же и злишься и клевещешь. Пей за это штрафную, — засмеялся Аркадий и торжественно возгласил: — Капитан Арктика, мореход и мастер церемоний, защитник слабых и податель помощи гибнущим — полностью оправдан и реабилитирован. За это надо выпить. Ура!

— Ура! — закричали все, не исключая и Кольки, расплакавшегося опять, кающегося.

§ 17

Раскалённый спором Аркаша расстегнул сорочку донизу. На груди его объявилась татуировка, мастерски исполненная в лучших традициях фресковой живописи. Охра, умбра, марс, кобальт, голубец, киноварь. 20 смх20 см. Изображалось чудо св. Георгия о змие, но, кажется, с изменённым и отчасти несчастливым концом. По замыслу неизвестного автора выходил конфуз, дракон явно легендарного воина одолевал и доедал его вместе с конём. Из пасти торжествующей крылатой рептилии торчали огрызок копья, огузок и последнее копыто коня, надкушенные нимб и лик великого подвижника. Он как бы говорил «извиняйте» растерянной неподалёку дочери правителя Гебала, которая как бы отвечала «ничего, бывает…»

— Зачем это? Это нехорошо, застегнись, — попросил Глеб Глебович, смущённый кощунственным сюжетом наколки.

— Ошибки молодости, — застегнулся Аркадий. — Знаю, что зря, но теперь не выведешь. Да и красиво, согласитесь. Это не хохлома какая-нибудь — тут искусство, ферапонтовская школа, вершина православного дизайна. Мастер один известный делал, реставратор.

— Ты на бога за что-то в обиде, сынок? — печально предположил Глеб.

— Да нет, чего на него обижаться, он мне всё дал.

— Взаймы, — сказал Грузовик.

— Что взаймы? — спросил Аркадий.

— Всё. Бог ничего так не даёт. Всё взаймы. Потом обратно забирает.

— Ты, Коля, часом не Екклезиаст? — скривился Аркадий.

— Нет, я в ГИТИСе учился.

— На грузчика?

— На критика.

— Вот как. А что ж по специальности не работаешь? Зачёт по злобе и зависти не сдал?

— Ты хоть и издеваешься, но мысль глубокую высказал. Я всё думал… почему… я не за пазухой… а под каблуком у Христа… притих. Думал, думал, а ты ответил, надо же, — после паузы восхитился Колька.

— Что мы всё, ребята, про Христа, Екклезиаста, про Георгия Победоносца, про капитана Арктика? Всё всуе как-то, как-то не так, как надо бы. Они же бох, а мы как блогеры о них болтаем, глупо, злобно, торопливо, не так, не так, — поморщился Глеб Глебович.

— Может, и глупо, но не злобно, просто с юмором, — возразил Аркадий. — Да и вам-то, учёному, что за дело до бога-то этого и до всех его эманаций и воплощений? Бох ведь штука антинаучная.

— Бох не штука. Не так, не так. Ньютон в бога веровал. И Эйнштейн; не тот, который, как я, твой вероятный отец, а другой, настоящий. И Хокинг до сих пор его по вселенной ищет, — Дублин-ст. открыл последнюю бутылку. — Наука не от отрицания бога возникла, а от веры в него. От веры в единый всеобщий закон, а это ведь бох и есть.