Машина пробуждения - [172]
Пока Прама вещала перед внимательно прислушивающейся к ней публикой, Купер отделился от общей толпы – Тэм был настолько поглощен тем, что сейчас говорилось, что даже не заметил этого, – подошел к краю ближайшего утеса и заглянул в бездну. Насколько хватало глаз, на сотни миль в любом направлении он видел разнообразные небеса – зеленые, оранжевые и даже черные, подсвечиваемые причудливыми созвездиями. Это и вправду было море из небес, так? Они наслаивались одно на другое.
Но зачем Чезмаруль выдернула Купера из его жизни? Что он такого знаменательного свершил? Не ему принадлежала честь победы над «Оттоком», или открытия Купола, или убийства Цикатрикс. Неужели он должен был стать просто свидетелем этих событий – или же смысл заключался в чем-то большем?
Где-то за его спиной Прама передала слово Чезмаруль, повернувшейся лицом к собравшимся. Если сказать точнее, часть ее развернулась – глаза являли собой порталы, открывающиеся в измерение красных молний, той жизненной энергии, что составляла ее подлинное «я». Они были наполнены ею.
– Знаете, она ведь была и моей матерью. Она родила меня еще до того, как мои младшие братья и сестры стали эсрами. Не знаю, кто или что породило миры, о собравшийся народ Памяти о Небесах, знаю только ту, что дала жизнь мне. Мы с матерью купались в водах реки Сатасварги во времена красного смещения рассвета всего сущего. Задолго до того, как миры познали отсчет времени, я плыла со своей матерью в море света и музыки, и мы были с ней одним.
Толпа застыла, птицы неподвижно повисли в воздухе, а водопады превратились в скульптуры из битого стекла. Купер одиноко стоял в тени Чезмаруль, чувствуя, как щупальца ее подлинного «я» образовали стену, за которой не было места движению; он выпустил наружу собственное «я», ощупывая границы, созданные ее заклятием, – то, как он заметил, оказалось достаточно простым. Вместо того чтобы останавливать время во всех мирах, она просто ускорила его течение в нарисованном ею круге.
Он был поражен.
– Ох, должно быть, сейчас вторник. Целую неделю у меня не было необходимости вести счет дням. Разве не удивительно? А ты знаешь про вторники – или это нечто вроде того моего знания, что наличие муравьев увеличивает время, в течение которого крошки от моего печенья успевают долететь до пола?
– Я знаю про вторники, и да, сейчас именно вторник.
Ее платье то появлялось, то исчезало, обнажая рубиновые огни, мерцавшие на боках. Они украшали ее плоский живот. Подчеркивали небольшие, но великолепные груди. Порталы – так же как и ее глаза.
– Очередной долбаный вторник.
– Мы застряли в петле, да? – Купер посмотрел на свою руку. – Как-то так вышло, что я влюблен в мир выходных, и вторники – мой злейший враг. Второй день недели, и пусть не такой универсально унылый, как понедельник, зато вызывающий депрессию тем, что напоминает обо всей остальной предстоящей неделе. И теперь мне придется сражаться с этим врагом целую прорву жизней. Бесчисленных гребаных жизней. И это если не вспоминать про столь же, по всей видимости, бесчисленное количество чрезмерно могущественных существ, жаждущих всучить мне новые силы, которых все равно не хватит, чтобы помешать другим чрезмерно могущественным существам оторвать от меня еще кусочек – Купер кивнул собственным мыслям и устремил взгляд в бесконечность. – Мы надежно и гарантированно влипли.
Чезмаруль покачала головой; ее красные глаза-дыры поплыли в сторону, точно остаточное изображение на сетчатке.
– Мы с тобой, Купер, как раз таки и не влипли. На самом деле тебе может понравиться мысль о том, что путешествие по своей сути весьма близко к забвению. Да, ты не перестаешь существовать совсем, зато перестаешь существовать здесь. Теперь, когда мы не можем Умереть, нам остается только учиться. Только путешествовать.
Он издал нечто среднее между смешком и вздохом и устало посмотрел на Первую.
– Какого рожна ты ко мне прицепилась, Чезмаруль? Предположим, я успел получить кое-какой опыт и припрятал в рукаве парочку козырей. Но я же все равно не иду ни в какое сравнение не только с тобой, но даже с Эшером. Боже Иисусе, да Сесстри и та мне задницу надерет! Я уже понял, что ты притащила меня сюда не для того, чтобы я сражался с чудовищем в золотом шаре, и не для того, чтобы Лалловё отрезала мне мизинец. Так чего ради ты со мной возишься?
Она протянула руку, потрепала его по щеке, а затем провела костяшками пальцев по успевшей появиться за неделю бородке. Кожа ее казалась бумажной и обжигала. Все еще не опуская руку, Первая печально посмотрела на него, и Купер улыбнулся.
Чезмаруль немного замешкалась, но затем скомандовала:
– В путь, Купер!
Сказав это, она одним ловким движением свернула ему шею.
Он мог потребовать ответа; мог смеяться, кричать или умолять о менее жестоком уроке; мог попытаться поднять вопрос о своем праве на самоопределение, но река пробуждения уже унесла его прочь. Она растворила в себе его разум; Купер превратился в водоворот мыслей и образов, распадаясь, пока от него не осталась одна только душа – склянка со светлячками, оставленная под летним дождем, кожаные кресла и выведенная опилками на полу надпись, – он мог поклясться, что уже видел ее: «Ты найдешь здесь покой и забвение».
