Машина пробуждения - [168]
Маркиза кивнула собственным мыслям, что-то тихо напевая. Она нежно погладила шлем; тот напоминал панцирь гигантского жука, а изогнутые блестящие рога походили на рожки скарабея. Впрочем, с другого угла он скорее казался черепом дракона и, в отличие от платиновых одногребневых шлемов, что носили преторианцы, был черным, украшенным мощными наростами. Те вивизисторы, что в нем использовались, Лалловё при желании вполне могла починить. Интересно, как выглядит код, написанный матерью? Маркиза вздрогнула – ведь это же все, что осталось от королевы фей. Эта поэзия… Вирши логики фей, направляющие электроны в путешествии по схемам, словно бледный, чистый свет луны, указывающий дорогу через ясеневую рощу. Цвета листвы и сумерек, изумрудный и сиреневый, – как и ее прекрасные украшения.
Лалловё потянула за шлем, и тот легко отделился от головы покойницы, словно сам стремился поскорее сбросить мертвую плоть. Под ним обнаружилось покрывшееся каплями пота, бледное женское лицо – миловидное, но не прекрасное, с небольшим носом и нежными карими глазами. Коротко остриженные, имбирного цвета волосы росли заплатами, – казалось, будто Цикатрикс долго страдала от какой-то страшной болезни. Лалловё опустила веки матери – и на душе вдруг стало легче.
– Ее звали Майбет…
Зрачки маркизы расширились от воспоминаний о прошлом, перед внутренним взором плясали сиреневые луны, шелестела изумрудная листва, а сама она бежала сквозь лес своей памяти.
Неужели это и есть чувство победы? Лалловё подумалось, что, несмотря на всю присущую ей здоровую уверенность в собственных силах, она никогда прежде не знала настоящих побед. Так, просто фигурки на доске перемещала. Убрала слона, вступила в брак с конем, снесла с поля пешки. А теперь вышла в ферзи.
Бесформенная, по большей части уже неорганическая, будто бы явившаяся из кошмарного сна королева в напоминающем поливинилового скарабея шлеме. Для нее это была не просто маска или какой-то там головной убор. Мать носила его как корону. Да, вот правильный взгляд на вещи – корона, которую Лалловё заслужила; и совершенно не имело значения, насколько отвратительно та выглядит. Маркиза уложила гладкий шлем себе на колени, поглаживая его бирюзовыми ногтями.
В уголке ее глаза замерцал индикатор – сиреневый и зеленый, зеленый и сиреневый. Бледный цвет сапфиров и насыщенный – изумрудов; листва и сумерки. Она не находила их непривлекательными и не была удивлена их появлению, хотя, быть может, и стоило бы. Не исключено, что она перекрасит в эти цвета и дворец, свой собственный дворец, когда отправится править Семью Серебряными. Затем она вернет жизнь пришедшим в запустение землям и возродит Двор Шрамов, каким знала его в детстве.
«Пора использовать Рубиновое Ничто», – решила Лалловё и нащупала на поясе мешочек со шкатулкой.
Ей требовалось уладить кое-какие дела прямо сейчас, и медлить она была не намерена. Лалловё овладела страсть к эффективности, к использованию имеющихся в ее распоряжении средств с хирургической точностью. Семь Серебряных принадлежали ей. Как и Двор Шрамов. Она подняла корону; этот великолепный и, возможно, даже функциональный шлем отныне тоже принадлежал ей, был ее трофеем. Ее. От одной мысли об этом ей захотелось кричать.
Наблюдавший за маркизой Купер увидел, как ее имязнак начал мерцать. На морде жадеитово-зеленого змея пульсировал в такт его собственному сердцебиению сиреневый глаз. Раз-два, раз-два, раз-два. Раньше этот глаз был просто черным провалом; Купер еще никогда не встречал имязнака, окрашенного более чем в один цвет. Пока он наблюдал, бледно-зеленый змей потемнел до изумрудного оттенка.
Он увидел, как именно маркиза держит в руках шлем Цикатрикс, почувствовал, как кровь в его мизинце начинает высвистывать задорную мелодию, и понял все. Способности шамана развернулись в его груди, однако на сей раз не для того, чтобы вырваться наружу, но имея целью сберечь его от опасности, очистить его разум от любых посторонних воздействий, чтобы Купер наконец осознал, что его природные склонности, его жизнь, проведенная в книгах, фантазиях и наблюдениях, которые он до сих пор полагал бесполезными, проистекали из этого понимания.
– Лалловё, не делай этого. Прошу тебя.
Она встретилась с ним взглядом и покачала головой. Уголки ее изящного ротика изогнулись в полуулыбке-полуоскале.
– Слишком поздно.
Маркиза подняла корону, ради обладания которой потратила столько сил, – теперь шлем вовсе не казался ей тяжелым. Свободной рукой она извлекла шкатулку из красного металла, поднесла к лицу и посмотрела Куперу в глаза.
«Теперь ты часть этого, – донеслись до него ее мысли. – Часть меня, так же как я – часть тебя. Ну и кто теперь смеется громче, волосатик? Кто мог все это предсказать? Уж всяко не ты и не я. Мир полон неожиданностей, Купер. Неожиданности на неожиданностях и неожиданностями погоняют».
Лалловё Тьюи переключила что-то в своей шкатулке, а в следующее мгновение и маркиза, и захваченный ею шлем испарились. Там, где она стояла всего долю секунды назад, еще некоторое время мерцали зеленые звездочки, змеиная голова с подергивающимся языком, подмигивающий сиреневый глаз.
