Машина неизвестного старика - [3]

Не знаю, почему мне неловко было ответить отрицательно, и я молча кивнул головой. Александр Иванович оживился сильнее и заговорил быстрее:

— Но прежде, чем рассказать, как я утилизировал эту теорию, я хочу вам сообщить о том, что меня натолкнуло заняться разработкой этого вопроса.

Больной вдруг замолчал, пугливо осмотрелся и ловким движением достал из-под матраца какой-то очень грязный конверт, весь покрытый почтовыми штемпелями и несколькими перечеркнутыми адресами.

— Вот, смотрите, это письмо ездило по России целых шесть месяцев, пока дошло до меня и наконец попало ко мне в руки, правда, не совсем легально, а именно через дворника и за хорошую мзду… Вы, конечно, помните мой рассказ о прапорщике Козловском, голос которого я услышал, когда очнулся в лазарете. Голос этот говорил буквально следующее: «Я обещал так или иначе дать тебе знать о моменте перехода в другую жизнь; если не поверишь самой себе, спроси письменно у Александра Ивановича Быстрова…» Я услышал эти слова точно в телефоне, и они запечатлелись в моем мозгу. Тогда я не успел вам их сказать, а может быть, и не совсем хотел, не будучи сам уверен до конца. Но вот явилось письмо от его жены, которой я никогда не видал и которая знает обо мне только одно, что я однополчанин ее мужа…

Больной вынул из конверта листочек бумаги и прочел подчеркнутую, вероятно, им самим фразу: «Я знаю, что его нет и не будет, но мне будет легче, если окажется, что вы действительно знаете о желании мужа так или иначе уведомить меня о том, что после моей смерти мы с ним наверное и без всякого сомнения увидимся».

Александр Иванович поднес к моим глазам письмо и заставил еще раз прочесть те же строки.

— Так? — спросил он.

— Так, — ответил я.

— Вы скажете, что это сверхъестественно, а я вам отвечу, что в наше время все естественно, и меньше всего следует удивляться. Но не в этом самое важное, что жена убитого товарища узнала о смерти своего мужа день в день и час в час; о таких случаях вам расскажут многие жены и матери и многие офицеры из образованных и даже окончивших естественный факультет, и даже некоторые врачи расскажут… А дело в том, чтобы уяснить себе, как это явление совершается. И мне кажется, что я почти решил задачу, и в то же время кажется, что, как только я ее решу окончательно, сейчас же умру и не успею даже отчасти сообщить людям мою тайну. Поэтому я так тороплюсь. И еще кажется мне, что, если я не умру, то сойду с ума и потеряю способность логично говорить, ну и тогда, конечно, меня, во-первых, посадят куда следует, а во-вторых, ни один человек не станет меня слушать хотя бы так, как слушаете вы… Ах, Боже мой, как бы мне сейчас, сию минуту, хотелось сделать один эксперимент, который вы бы могли со временем проверить… Ну-с, вот, есть у меня однополчанин, штабс-капитан Николаенко. По некоторым данным я имею основание думать, что он останется жив, и знаю я, что в данную минуту он находится в окопах, но совсем в другом месте, а не там, где был я, и даже на другом фронте, о котором я не имею понятия… Сегодня у нас двадцать первое октября — праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы… Ну-с, так вот, если хотите, я сейчас точно узнаю, что он делает, где находится и кто возле него. Теперь около двенадцати часов дня…

Александр Иванович начал смотреть на ладонь своей левой руки, и лицо его стало очень серьезным. Дыхание участилось. Когда прошла минута или две, он пальцами правой руки начал барабанить по пальцам своей левой, как это делают телеграфисты; затем остановился и начал дышать еще чаще. Его левая рука продолжала оставаться в том же положении, и я вдруг заметил, как легонько стали вздрагивать мускулы на его пальцах; казалось, что это происходило помимо воли Александра Ивановича.

Лицо его опять засияло какой-то детской радостью, и он торопливо заговорил:

— Сейчас обедают… Там землянка, а не просто окопы, и Николаенко сидит в плюшевом кресле… Вот денщик принес самовар, и денщика я знаю, такой же хохол Яценко. Кто-то из офицеров говорит по телефону… Радостно кивает головой, должно быть, услышал приятное донесение. Вот явился прапорщик безусый, я его не знаю… А вот сел за стол еще какой-то офицер, как будто штабной… Теперь тот, который говорил по телефону, обернулся, ясно слышно как он произносит: «Пятьсот пленных германцев…» и смеется. Вот еще пришел прапорщик, и в руках у него не то шкатулка, не то фотографический аппарат.

Александр Иванович вдруг покачнулся и склонился ко мне на плечо.

Я страшно испугался, пока сообразил, что с ним легкий обморок. Что-то мне подсказало, что не следует звать сестру милосердия. Я схватил стакан с водой и брызнул в лицо больного, мысленно проклиная себя за то, что не остановил его. Александр Иванович глубоко вздохнул и раскрыл глаза. Я уложил его на постель и, сам не зная почему, забормотал:

— Эх, и зачем вы, право… Ах!

— Ничего, ничего, — залепетал он в ответ, — только вы спрячьте письмо, я не могу подняться… Фу, как, однако, я еще слаб… Но все-таки хорошо, что мне это все удалось, а нехорошо то, что нет никакой возможности проверить… Дайте мне воды.