Мартовские коты - [2]
боком, вдоль стеночки, и в лифте ему никогда не хватало места, а тут такое...
Я понимала, что все у них плохо, но завидовала страшно – еще бы, они уезжают путешествовать и увидят весь мир. Откуда-то я знала, что не каждый может уехать странствовать, а уж я – точно никогда. Мама мне часто повторяла «Не высовывайся, горе мое. Если не научишься молчать – посадят тебя, вот увидишь. А я тебе буду пирожки носить». Тюрьма и пирожки почему-то были неразделимы в мамином понимании, а так как со мной «все было ясно», то первое, что мама научилась готовить, – это они и были.
Она как раз и пекла пирожки, когда к нам пришел человек в кепке и в каком-то на редкость мерзком синем плаще и сказал маме, что она должна подписать письмо в газету от возмущенной подлым предательством общественности.
Мама вздохнула, кивнула и прошла в кухню, на ходу вытирая руки. Человек, затаив дыхание, проследовал за ней, сел и даже снял кепку. Это всегда так было: мама была очень красивая – невысокая, ладная, зеленоглазая, с длинными каштановыми кудрями, которые никакими шпильками не удержать. Вот и тогда она раздраженно мотнула головой, по полу зазвенело, а волосы свободно рассыпались по спине. Дядька совсем забыл дышать, вспотел и судорожно сжал кепку, а мама, закрутив волосы в пучок и мимоходом закрепив их дядькиной же авторучкой, сказала:
– Ну, что тут у вас, давайте. Гло, принеси ручку...
У дядьки наконец появился повод отвести глаза от моей родной матери, он посмотрел на меня, потом опять на нее – и стал сублимировать сексуальную энергию в творческую.
– Так, – сказал он, – подождите. Пусть ваша девочка переоденется в школьную форму. А? Ты же в школу ходишь? – это уже мне. – И вы тоже что-нибудь такое наденьте... э-э... поспокойнее, – добавил он, стараясь не смотреть на мамину открытую кофточку в васильках. – Ну-у-у... эээ... вы понимаете? Поскромнее... А я сейчас за фотографом схожу, и мы вас сфотографируем для газеты – как вы подписываете письмо. А?
Он дернулся было с табуретки к выходу, но тут на сцену внезапно вышла я и, сжимая кулаки, сказала тихо-тихо:
– Ничего мы не будем подписывать. И в газету нас не надо. А они никакие не предатели, а просто уезжают. А вы все врете. А они никакие не предатели, мы их знаем давно, они хорошие. А мы ничего плохого не будем про них писать, правда, мама? – спросила я, не оборачиваясь.
Дядька от неожиданности рухнул обратно на табуретку, глядя на меня ошалело и гадливо, как на заговорившую жабу. Потом приосанился, встал и попытался взять меня за плечо, но я отпрыгнула. Тогда он строго сказал маме:
– Что же вы дочку свою так плохо воспитали? Что она несет? Вы смотрите за ней, иначе...
Он укоризненно покачал головой, а мама, демонически расхохотавшись (красивые женщины себе это позволяют), спросила, наступая на него:
– А иначе что? Посадите девятилетнего ребенка, что ли? (И далась ей эта тюрьма!)
Мама нервно поправила прическу, обнаружила там ручку, выдернула ее, села к столу, быстро подписала бумагу и, царственно протянув ее дядьке, сказала:
– Вот. Берите и уходите.
Дядька помялся, но бумажку взял и ушел, тихонько прикрыв дверь, – против мамы приема не было.
А она, тяжело сложив руки на столе, сказала мне:
– Ну что ты вытворяешь, а? Вот теперь на работу донесет, и начнется... Ты же не понимаешь, что делаешь, у нас теперь такие неприятности будут...
В этот момент в дверь снова позвонили, мама вздрогнула, схватилась за сердце и пошла открывать.
На пороге стояла Раиса Михална, Марикина теща, держа в руках как хлеб-соль синюю бархатную коробочку.
– Аничка, можно к вам? – спросила она робко. Мама буркнула:
– Конечно. Проходите, – и кинулась к духовке с пирожками. Ей было стыдно из-за письма.
Раиса Михална прокралась к столу и села на табуретку из-под дядьки.
Мама, пошуровав в духовке, поставила на стол тарелку с пирожками. И села сама – уже с законно покрасневшим лицом.
– Вот, – сказала она, пододвигая тарелку к гостье, – угощайтесь. Чаю сейчас еще... Доча, поставь чайник, пожалуйста. Что вы хотели, Раиса Михална?
– Аничка... Мой Мурзилочка... Вы понимаете, мы уезжаем и никак не можем взять его. Я хотела вас просить... Присмотрите...
Раиса Михална поднесла руку к лицу и прикрыла глаза, сдерживая слезы.
Мурзилочка – это был кот, редкая дворовая дрянь. И как только такой вырос в приличной еврейской семье? Здоровенный, рыжий, облезлый крысолов, почти без ушей, он шлялся, где хотел, изредка вызывая Раису Михалну из дома воплями.
Она выходила, выносила ему тарелочку рыбного фарша и сидела рядом на скамейке, а Мур-зилочка быстро и неопрятно пожирал принесенные дары. Потом он вытирал лицо руками, забирался на колени к хозяйке и звонко урчал, пока та его наглаживала.
Вот такая была у них любовь.
Мама, ненавидевшая кошек всем сердцем, участливо кивнула.
– Не беспокойтесь, Раисочка Михална. Девочка моя очень любит зверушек, вечно в дом тащит всякую сво..., то есть птичек там всяких, ежиков, ужиков... Присмотрим за вашим котиком...
– Аничка, спасибо. Вы добрая душа. Вот, я хотела... на память... не подумайте плохого...
Гостья протянула маме принесенную коробочку.
