Мартовские фиалки - [51]

— У вас отличная память, господин доктор.

— Я вспомнил об этом не случайно. Поскольку этот самый человек снова сидит, только по другому поводу.

Шпидель был высоким, широкоплечим мужчиной, примерно лет пятидесяти. Он был одет в оливково-зеленый баварский пиджак с шиллеровским галстуком на шее, в петлице пиджака красовался черно-белый бант со скрещенными мечами — знак ветерана войны.

— По иронии судьбы, я здесь снова по тому же самому поводу, — объяснил я. — Насколько мне известно, еще недавно у вас содержался заключенный по имени Курт Мучман. Я надеюсь получить у вас какую-либо информацию о нем.

— Мучман? Помню-помню. Ну, что я могу сказать? Вел он себя примерно и произвел на меня впечатление человека разумного. — Шпидель пошел к шкафу, где хранились дела заключенных. — Вот. Мучман, Карл Герман, тридцати шести лет. Осужден по обвинению в краже машины в апреле 1934 года, приговорен к двум годам тюрьмы. Проживает на Цицероштрассе, 29, в Галензее.

— Вы полагаете, что из тюрьмы он поехал именно по этому адресу?

— Я так же, как и вы, думаю, что все было по-другому. Вообще-то Мучман женат, но во время заключения жена только раз его и навестила. И похоже, что на воле ему податься некуда.

— А кто-нибудь еще у него был?

Шпидель посмотрел записи.

— Один человек из Союза бывших заключенных — как нас уверяют, благотворительной организации. Однако думаю, что и цели, и сущность данного Союза совсем другие. Имя этого человека — Каспер Тиллессен. Он дважды виделся с Мучманом.

— А кто был соседом Мучмана по камере?

— Он сидел вместе с Боком, номер 7888319. — Доктор вытащил из шкафа еще одну папку. — Ганс Юрген Бок, тридцать восемь лет. Осужден за нападение и нанесение телесных повреждений участнику забастовки бывшего Союза рабочих сталелитейной промышленности в 1930 году, приговорен к шести годам тюремного заключения.

— Он что, был штрейкбрехером?

— Да.

— А какие-нибудь подробности этого дела известны?

— Боюсь, что нет. Само дело отправлено в архив Алекса. — Он помолчал. — Вот что вам сослужит пользу. При освобождении Бок сообщил адрес, по которому он собирался жить: пансион Тиллессена, Шамиссоплац, № 17, Кройцберг. И еще одна деталь. Навещал Бока в тюрьме тот же самый Каспер Тиллессен, естественно, как представитель Союза бывших заключенных. — Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом. — Ну вот, кажется, и все.

— Думаю, что мне этого хватит. — Я приободрился. — Вы были очень любезны, уделив мне столько времени.

Шпидель вдруг проникся торжественностью и произнес:

— Был счастлив оказать помощь человеку, который передал в руки правосудия негодяя Гормана.

Вот как получилось: и десять лет спустя дело Гормана все еще работает на меня.

Когда жена навещает мужа в тюрьме всего лишь раз за два года, надо думать, что его не ждет дома бисквитный торт, испеченный нежной супругой по столь радостному поводу, как выход на волю. Однако Мучман вполне мог заглянуть к ней, хотя бы для того, чтобы выместить свою злость, поэтому я все-таки решил съездить к ней и проверить, появлялся ли он там. Всегда следует исключить то, что кажется очевидным, — это азбука следственной работы.

Как несложно было предположить, по адресу на Цицероштрассе ни Мучман, ни его жена уже не значились. Женщина, которая жила здесь теперь, сообщила мне, что фрау Мучман вышла замуж снова и теперь ее можно найти на Омштрассе в жилом массиве компании «Сименс». Я выяснил, не спрашивал ли кто фрау Мучман до меня. Оказалось, что никто не спрашивал.

К тому времени, когда я добрался до жилого массива «Сименс», предназначенного для служащих компании, было уже полвосьмого. В этом квартале не меньше тысячи домов, совершенно безликих, одинаковых по конструкции, цвету и материалу. Ничего более ужасного, чем жизнь в этих коробках, так же мало отличавшихся друг от друга, как куски пиленого сахара, я вообразить не мог, но, конечно, отдавал себе отчет в том, что во имя прогресса «третьего рейха» будут вещи и пострашнее, чем кастрация архитектуры.

Очутившись у входной двери, я уловил запах мяса — мне показалось, свинины, — и тут понял, как проголодался. Мне вдруг захотелось оказаться дома или где-нибудь на концерте с Ингой, так, чтобы можно было расслабиться, не напрягаться. И когда дверь открылась и передо мной предстала брюнетка с каменным лицом и невидящими глазами, я просто возмечтал перенестись отсюда на ковре-самолете куда угодно. Она вытерла свои, в красных пятнах, руки о грязный фартук и с подозрением уставилась на меня.

— Фрау Буфертс? — Я назвал ее по фамилии нового мужа, втайне надеясь, что ошибся дверью.

— Это я, — решительно подтвердила она. — А вы кто такой? Впрочем, чего это я спрашиваю? У вас на физиономии написано: легавый. Так что я лучше сразу все скажу, лишь бы вы скорее убрались отсюда. Я не видела его уже года полтора, а может, и больше. Но если вы его увидите, скажите, чтобы он не вздумал совать сюда свой нос. Он здесь нужен так же, как Герингу шило в заднице. И к вам это тоже относится. Понятно?

Собственно, за безыскусный народный юмор и простоту нравов я и люблю свою работу.

* * *

Ночью, где-то между одиннадцатью и половиной двенадцатого, раздался громкий стук. Стучали в дверь. Я не брал ни капли спиртного в рот, но после того глубокого сна, в который я погрузился, вернувшись домой, чувствовал себя, как пьяный. Неуверенной походкой я вышел в коридор, но, вспомнив о том, что не так давно на полу моей прихожей лежало тело Вальтера Кольба, окончательно проснулся и пошел за пистолетом. В дверь снова постучали, на этот раз еще громче и еще настойчивей, а затем я услышал знакомый голос: