Мартон и его друзья - [163]

— Эй, вы там, идите к черту! — крикнул кто-то этому «ага».

Он, ворча, поднялся и, шаркая больничными шлепанцами, прошастал к своей койке. Но и потом Мартону всю ночь слышались во сне эти осуждающие, тяжелые «ага!», «ага!».

Утром его отнесли в операционную. «Чик!» — услышал мальчик в полузабытьи голос того же, кто ночью «агакал». Лицо Мартона исказилось, и даже не от страха перед операцией, а от звука этого голоса.

…Мартона принесли обратно. Как только санитары вышли, все выздоравливающие собрались возле его койки.

— Прооперировали? — спросил мальчика черноволосый мужчина со щербатым ртом и тихо взял его за руку. В голосе у него прозвучало беспокойство.

— Нет, — ответил Мартон, улыбаясь, ибо ему приятны были знакомый ночной голос и лицо говорившего. — Профессор сказал, что попробует лечить сперва консервативным методом. Он щелкнул меня по носу, — чуточку хвастливо произнес мальчик, гордясь тем, как исключительно хорошо отнесся к нему профессор, — и сказал еще: «Отрезать всякий может». И еще сказал, что ногу мою жалко, потому что она длинная. То есть меня жалко, — поспешил разъяснить Мартон, утомленный пережитым волнением.

— Конечно, жалко! — Черноволосый пожал руку Мартону. — Говорил же я, что все обойдется. Чувствую… интуиция! — добавил он.

Другие соседи по палате отошли разочарованные. Ничего не случилось примечательного, такого, о чем в этой скучище можно было бы толковать часами.

— Да, кстати, ведь мы соседи! — заметил черноволосый, когда они остались вдвоем. — Я тоже на улице Севетшег живу в доме шестнадцать, — и он указал на дощечку над головой Мартона.

Мартон промолчал.

— А ты знаешь Понграцев? — спросил черноволосый. — Понграцев? Они тоже в вашем доме живут.

— Не знаю, — ответил мальчик, встревожившись. «Что ж дальше-то будет?»

— А тетку Фекете, которая пансион держит?

— Тоже не знаю.

«Скорее бы кончил», — подумал Мартон.

— Тоже не знаешь? Так на каком этаже вы живете?

Мартон поднял три пальца, желая показать этим, что живет на третьем этаже. Высказать это словами он постеснялся. Но два пальца: большой и средний тоже устыдились и загнулись, а указательный палец поманил щербатого соседа.

— Послушайте, — прошептал Мартон, — я не живу на улице Севетшег… Тсс, тсс!

— Не жи-вешь? — тоже шепотом спросил черноволосый. — Так почему ж ты сказал им?

— Изволите видеть, я боюсь, как бы дома не узнали, — шепнул он в волосатое ухо соседа, — не хочу… испугаются… Мама… И вы тоже молчите… никому не говорите… уж пожалуйста… секрет…

Лихорадочные глаза Мартона смотрели с мольбой.

— Не скажу, — зашептал в ответ его сосед по койке и, видно, задумался о чем-то. — Но мне ты все-таки скажи, — промолвил он чуть погодя, близко склонившись к Мартону, — скажи, где живут твои родители.

Сердце у Мартона екнуло. Он понял, о чем задумался сосед. Назвал адрес. Оба чуточку помолчали. Мартон глядел в потолок, мужчина в окно.

— А вы кто? — спросил Мартон и, словно в заключение своих дум, тяжело вздохнул. — Как вас зовут?

— Ене Алконь.

— А чем вы больны?

Алконь помолчал сперва, но потом решил, что раз он узнал секрет мальчика, то мальчик уже не опасен, да и, кроме того, у него неизвестно почему явилась потребность поверить мальчику свою тайну. Когда Мартон спросил еще раз: «Чем вы больны?», Алконь ответил:

— Ничем.

— А почему вы здесь? — шепотом спросил Мартон.

— У меня будет операция.

— Какая?

— Аппендицит.

— Когда будут оперировать?

— Надеюсь, не скоро.

— Но почему же? Почему? — шептал мальчик на ухо соседу.

— Потому что не хочу идти на войну, — шепнул в ответ Алконь.

Мартон посмотрел на него.

— Гм… — И еще раз повторил: — Гм…

— Когда тебе станет лучше, тогда и потолкуем, — сказал черноволосый, поднявшись с постели Мартона. — А до тех пор… — И он улыбнулся мальчику, который опять потянул его к себе: симпатичный новый знакомый очень заинтересовал его.

— Простите, а чем вы занимаетесь?

— Я журналист.

— Журналист?.. Потом расскажите мне, пожалуйста. Это, наверное, очень интересно, правда?

— Совсем неинтересно… Ну ладно, когда тебе станет лучше…

После обеда с двух до четырех начали приходить посетители. Мартон ждал ребят. Никого… Ко всем больным приходят, к нему никто!.. Наконец — было уже около четырех — в дверях показался огромный белый халат и в халате Петер Чики. Увидев Мартона, он поспешно подошел к нему.

— Петер… Я так ждал тебя…

— Ну как ты?

— Плохо. Что с ребятами? Почему они не пришли?

— Тибор лежит — простудился. Фифка тоже лежит — ногу натер. У Лайоша живот болит.

— А ты?

— Я? — спросил Петер Чики. — Я? Мне только одно и больно, что ты болен! — И он тихо рассмеялся. Все его лицо: лоб, рот, брови — расплылось.

Болезнь затянулась. Одно время даже врач потерял было надежду. Он ведь знал, что теперь уже и ампутация не поможет. В одну из ночей, когда Мартону стало очень скверно, он, услышав слова доктора: «Кризис!», решил, что даст знать о себе матери. Но сперва попросит Ене Алконя узнать, сколько может продлиться такой кризис. Оказалось, два-три дня. «Тогда подожду еще денек», — решил Мартон. «Если к завтрашнему дню мне не станет лучше, — горя в лихорадке, сказал он Петеру, который навещал его каждый день, — тогда по секрету скажешь маме… Но чтоб только она одна пришла».