Мартин Заландер - [8]

Наконец она устало опустилась на стул и со вздохом оглядела странное заведение, в котором видела средство побороть или хотя бы немного сдержать непостижную власть судьбы. Ведь судьба является не только в образе вражеских полчищ, землетрясений, бурь и иных бедствий; разрушительная и несущая бесчестие, она вдруг обнаруживает себя и в самых непримечательных происшествиях тихой домашней жизни. Если сегодняшняя предусмотрительность потерпит неудачу или в итоге закончится стыдом, сможет ли она тогда снова изображать состоятельную хозяйку? Много недель назад корабль, который везет ее мужа и его добро, должен был выйти в море; а вдруг он затонул? Едва подумав об этом, она забыла о себе и своей участи, отчаянно стараясь отыскать смутный образ давно потерянного мужа. Погруженная в себя, словно на дне морской пучины, она вздрогнула от неожиданности, когда снаружи донеслись голоса и зазвенел садовый колокольчик, а дети, подбежавшие к окнам, объявили, что пожаловала профессорская семья.

Во дворе, сиречь в бывшем саду заведения, от давней рощицы больших деревьев уцелел один — единственный платан, затенявший своею пышной кроной последний столик. Семейство — седовласый господин с супругой и две старообразные дочери — уже устроилось за столом. Но дети у окна закричали:

— Ой, там еще один, долговязый незнакомец, который наверняка съест ветчину!

И в самом деле, долговязый лишний незнакомец успел подойти прежде, чем г-жа Заландер спустилась вниз и поздоровалась с посетителями.

— Как поживаете, госпожа Заландер? — обратился к ней старый господин. — Как видите, мы храним вам верность, пока тут есть хоть одно дерево! Принесите нам, как обычно, кофе, масло, подобное слоновой кости, и жидкий янтарь! Для дам!

— Под янтарем папа подразумевает превосходный мед, которым вы угощали нас последний раз! — пояснила профессорша хозяйке, которая слышала это объяснение столь же часто, как и эпитет, только на сей раз по рассеянности забыла улыбнуться.

— Ну а мы, мужчины, — продолжал профессор, — разопьем бутылочку сладкого красного винца урожая шестьдесят пятого года, каковое дотянуло если и не до Гёте, то до Шиллера и приятно пощипывает, выйдя на театр человеческого языка, дабы явить там свою игру. А к вину, времяпрепровождения ради, возьмем ломтик-другой копченого говяжьего языка, коли найдется у вас такой же нежный, как намедни.

— Языка, к сожалению, нет, — отвечала хозяйка, слегка покраснев, — однако ж могу предложить ветчину.

— Тоже недурно, несите ветчину!

Она поспешила в дом поставить на огонь кофе и молоко, наказав девочкам присмотреть, а сама постелила на стол кипенно-белую скатерть и расставила чисто вымытую посуду, словно заведение ее процветало. Вскоре там стояли и аппетитные закуски, недоставало только вина. В погребе у г-жи Заландер хранились две последние бутылки означенного сорта, больше не осталось вовсе никаких напитков, кроме полудюжины бутылок разливного пива, она даже не знала, можно ли его вообще пить. Вино она берегла для мужа, которого очень ждала. Со вздохом она взяла одну из бутылок и отнесла посетителям, тревожась, что они могут потребовать не только вторую, но и третью, что чревато опасностью раскрыть ее несостоятельность. Потом вынесла на воздух дымящийся кофейник и не забыла прихватить бутылку чистой холодной воды из источника.

Однако забота уже призвала ее обратно в дом, чтобы задержать детей, вышедших на порог, и отослать их в комнаты; ведь она опасалась, что бедняжки обступят стол и голодными взглядами выдадут говорливым господам и критическому любопытству женщин, что им хочется есть. Но она не могла помешать детям стоять голова к голове у окна и во все глаза смотреть на стол и бодро закусывающих посетителей. Они следили, как женщины разрезали булочки, намазывали маслом, подносили ко рту и за бойким разговором снова и снова повторяли эту процедуру. С большим удовольствием они отметили, что старый господин вскоре отодвинул свою тарелку и достал портсигар, а вот долговязый незнакомец с широким ртом и козлиной бородкой, к их ужасу, прямо-таки истреблял еду, устроил форменным образом фабрику для бутербродов с ветчиной, которые разложил по кругу на тарелке, а затем один за другим отправлял в рот. Дети содрогались, да и матери стало не по себе, когда по вине этого зловещего персонажа бутылка с вином быстро опустела и профессор заказал вторую.

Новое бедствие явилось в образе ватаги ребятишек, которые с громким гомоном, размахивая сорванными ветками и прутьями, ввалились во двор и, разинув рты, обступили столик небольшой компании. Возглавляли ватагу близнецы, Исидор и Юлиан, оба стояли, заложив руки за спину и выпятив обтянутые передниками круглые животики; они очень внимательно оглядели стол и воззрились на бутерброды с ветчиной, провожая каждый исчезавший в пасти долговязого, пока тот не покончил с едой. Профессор подцепил вилкой кусочек оставшейся ветчины и поднес его к носу близнеца, Исидора, со словами:

— Открой рот, закрой глаза!

Тот, недолго думая, повиновался и проглотил ветчину вместе с кусочком хлеба, который профессор тоже сунул ему в рот. То же произошло с Юлианом, и так старый господин поочередно угощал эту пару, которая стояла впереди, пока вся ветчина не исчезла. Остальную мелюзгу пичкали барышни, совали им в рот хлеб с маслом и смеялись, потому что малыши строили при этом забавные рожицы. Вскоре все тарелки опустели, ничего съестного на столе не осталось.