Марсианская роза - [58]

— Не о чем мне с ними говорить, — устало сказал я. — Идиоты. Разве можно так подставлять окружающих тебя людей?

— Они не подумали, — вздохнул Магомбет. — Опыта нет. Не думают, чем все обернется. Ничего, ничего, посидят в лагере подготовки, наберутся ума, тогда и в мир выпустим. Сегодня их заберут. Я уже позвонил. Извини, что через твою голову, брат.

— Спасибо тебе, — сказал я искренне.

— За что, брат? — удивился Магомбет. — Одно дело делаем!

Последним в этот день я посетил Никона.

Анатолий Сергеевич сидел в кабинете и смотрел телевизор.

Выступал некто дородный, комплекцией даже напоминающий чем-то марсианина, одетого в земной костюм.

— Отбросьте предрассудки, — жирным поставленным голосом говорил он. — Соберите в себе все доброе и посмотрите: Господь создал марсиан, как создал Землю и человека. Да, они питаются кровью, но это не кара небесная, это законы Природы, которую сотворил Господь. Можем ли мы противиться Его замыслам? Можем ли отказать страждущему брату по разуму в той корке хлеба, жертвование которой делает человека Человеком? И пусть эта корка хлеба выглядит непривычно и даже жутковато для нашего скудного понимания, возблагодарим Творца, что он не создал и не прислал на муки человеческие нечто более ужасное и несправедливое. Возблагодарим Господа нашего и терпеливо, как учил нас Он, понесем наш крест, безропотно и с благодарностью к Создателю…

Увидев меня, Никон убавил звук.

— Христианский канал? — кивнул я на экран. — Помолимся о смирении и покорности?

— Все в одну дуду дудят, — сказал Никон и выключил телевизор. — Даже попы.

Директор школы потер виски, пригладил волосы и посмотрел на меня.

— Уезжаете? — равнодушно поинтересовался он. — Счастливой дороги, Валентин Мокеевич. Надеюсь, вам у нас понравилось.

Когда я с ним заговорил о режиме секретности, о необходимости хранить тайну, он только удивленно взглянул на меня:

— Вы о чем? Это вы что-то знаете, а я, честно говоря, даже не знаю, о чем идет речь.

Походил по кабинету, словно решался на какой-то шаг, и совсем уж бесцветным голосом спросил:

— Вера Петровна тоже уезжает?

— Она задержится, — сказал я, чувствуя, что немного покраснел. — Ей еще рассчитаться надо. Надеюсь, вы быстро подпишете приказ об ее увольнении?

— А я уже подписал, — сказал Никон. — По собственному желанию Веры Петровны. Жаль. Я ценил ее как хорошего хозяйственника. Знаете, нам здесь трудно найти хорошие кадры, городок маленький, каждый действительно деловой человек на вес золота.

Мы даже выпили с ним по рюмочке коньяка «Черная чайка».

И все-таки он не выдержал.

— Вы меня извините, Валентин Мокеевич, — сказал Никон, и глаза его заблестели. — Они и в самом деле попробовали?

Ай-яй-яй! Вот тебе и обеспечение режима секретности. Кто же ему проболтался? Кажется, я знал кто.

— Вы уж не сердитесь на Ступакова, — виновато сказал директор. — Он хороший милиционер. Когда-то я учил его химии, не скажу, что он был отличником, но в химии разбирался неплохо. Так вы не ответили, Валентин Мокеевич. Это правда?

Я кивнул.

— Какая гадость! — сказал директор, и на лице его было написано сладостное отвращение и удовлетворенность от ощущения причастности к тайне.

— Только сами понимаете, — растерянно пробормотал я. — Никому. Даже жене. В первую очередь жене.

Директор торжественно кивнул, словно этим своим кивком он обязался блюсти закон омерты. Был когда-то такой закон у сицилийской мафии — молчать и не выдавать братство, даже если тебе угрожает смерть. И подписку о неразглашении он дал с достоинством рыцаря, посвященного в тайны масонства. В ручке у него были обычные черные чернила, и я помахал листочком с подпиской в воздухе, чтобы чернила высохли, и только потом спрятал его в свою папку. Получилось очень уж многозначительное предупреждение, хотя за свою практику я ни разу не сталкивался со случаем, чтобы за нарушение такой подписки кого-то привлекли к уголовной ответственности. Впрочем, случаев, когда подписку нарушали и начинали болтать, показывая свою осведомленность и причастность, я тоже не знал.

К патриархальному быту быстро привыкаешь: не надо особо торопиться, кумушки на скамеечках уже со мной хором здороваться начали, даже милиционеры, инстинктивно почувствовав во мне какое-то начальство, честь отдавать стали. Я вдруг подумал, что к старости хорошо бы жить вот в таком городке, где тебя все знают, где вместо замков двери закрывают на щеколду и вставляют в проем щепочку, чтобы случайные посетители знали, что тебя дома нет. Бродить по улицам, где крикливые гусаки лениво купаются в дорожной пыли, где детвора самозабвенно купается в лужах вместе с довольно хрюкающими свиньями, ощущать себя в мире, где нет врагов и завистников, где на дни рождения и поминки собираются целыми улицами, даже кровь для марсиан сдают в одни и те же дни, чтобы потом посидеть за бутылкой восстанавливающего эритроциты кагора.

Незаметно наступил вечер.

— Ты со мной едешь? — спросил я Веру.

Женщина засмеялась.

— Думаешь, я тебя одного отпущу? Конечно же я поеду! А вдруг ты раздумаешь? Можешь раздумать, честно скажи?

— Завтра ехать, — предупредил я.

— Ну, расскажи, расскажи про марсиан, — требовала она.