Марсиане - [45]

Трудно было разобрать этот бред, но ясно, что матроса Марченко не обманула простоватая внешность обидчиков. Он–то понимал, откуда они и зачем разыскали его в таинственных зарослях бормотушной жизни.

— Я бы в контрразведку позвонил, парень, — сказал он. — Но боюсь, что и там теперь суки сидят!

Наутро соседка вымыла полы, и больше ничего уже не напоминало о матросе.

— Чего это контрразведчика давно не видать? — через неделю спросил я.

— А он не ходит больше… — вздохнула соседка. — Сашка прогнал его, а еще и джем унес — всю банку.

— А на работе не пробовали найти?

— Нет, — снова вздохнула соседка. — На работе его не было. Сказал, что месяц ходить не будет, увольняется, а через месяц, может, придет. Придет, конечно. Чего ему на пенсии делать?

Месяца через два я снова встретил матроса Марченко. Случилось это в скверике возле церкви на улице Пестеля. Я сидел на скамейке и рассеянно курил, рассматривая жирных церковных голубей, что медленно прохаживались возле скамеек, когда вдруг услышал голос Марченко.

Господи! Откуда, зачем возник он из своего бормотушного тумана?

— Можно туда? — спросил Марченко у старухи, кивая на распахнутые двери церкви.

— А креститься–то ты, милок, умеешь? — поинтересовалась та.

— Нет… — ответил Марченко. — Не учили меня этой глупости!

— Ну, а чего тогда идти?

— Чего? — Марченко мотнул головой. — Как это чего?! Осмотреть желаю!

— Ну тогда иди, с богом, — разрешила старуха. — Шапку–то сыми только.

Я не удержался и прошел в церковь следом за Марченко.

Шатаясь, брел он по приделу, и недоуменным был его взгляд. Вот он остановился возле девушки, что молча смотрела на иконы. Ее мокрые от слез глаза сверкали в свете свечей.

— Ты чего? — спросил Марченко, и голос его был свирепым, как всегда, когда он раздражался. Только в квартире его голос звучал тише, а здесь, возвышаясь до купола, падал вниз подобно громовому раскату. — Ты совсем?

И Марченко покрутил грязным пальцем у своего виска.

Девушка испуганно вздрогнула и быстро побежала от Марченко.

— Тьфу! — плюнул он. — Ну куда бежишь, а? Не хочешь, дура, говорить с матросом Марченко, так и не надо, молись своему богу!

И, повернувшись, зашагал прочь из церкви.

— Эй, ты! — остановила его старуха на паперти. — Я с тобой говорю, матрос Марченко!

Марченко оглянулся, и было видно, что он как–то необычно для себя струсил.

— Со мной?!

— С тобой! Ты чего расшумелся в церкви?

— Нельзя разве? — Спросил Марченко и совсем смутился.

— Ты на жену кричи, матрос! — отвечала старуха. — А здесь никшни! И вали прочь! Понял, матрос?!

Марченко потоптался, почесал затылок, зачем–то застегнул на все пуговицы пиджак.

— Ну ладно уж, — неуверенно сказал он, выгребая из карманов мелочь и ссыпая в кружку, стоявшую перед старухой. — Чего уж там, я ж не знал.

— Иди–иди! — чуть мягче проговорила старуха. — Пьяный ты совсем, Марченко.

— Я пойду… Только…

— Чего еще тебе?

— Ты этого, скажи, откуда узнала, как меня зовут?

— Вот тебя что пугает? — усмехнулась старуха горестно. — Эх, матрос–матрос… Сам же кричал в церкви, кто ты!

Все то смутное и таинственное, что бродило сейчас по лицу Марченко, вдруг исчезло бесследно, как исчезает тьма телевизионного экрана, когда включаешь его.

— Ха–ха–ха! — хохотал Марченко. — Ну, спасибо, мать! На, держи…

И он выхватил из кармана комок смятых трешек.

— Ты чего это? — удивилась старуха.

— Держи–держи! — отвечал Марченко — Спасибо, мать, что не дала одурачить матроса! Спасибо, что ты есть! В лесу поют дрозды. Шапки снять. Стоять по местам!

— Ох, прости господи! — вздохнула старуха и перекрестилась. — Ничего–то этот дурак так и не понял…

А Марченко уже уходил, уходил в свою бормотушную жизнь, шел к выходу из скверика, где затаилась, как щука в осоке, желтая милицейская машина.

Ссора

Да и не собиралась Татьяна начинать эту ссору. Просто, возвращаясь домой, случайно заскочила в меховую комиссионку и вдруг увидела эту беличью шубку.

В кошелечке лежало всего несколько рублей, но стоила шубка так невообразимо по нынешним ценам дешево — всего девятьсот рублей, — что Таня не удержалась и попросила примерить. Шубка как будто на нее и оказалась сшитой, даже надменная продавщица и та не удержалась и улыбнулась поощрительно, увидев ее на Тане.

Шубка была маленькой, почти невесомой. Мягкие складки лежали на спине и на рукавах, и Таня выглядела в этой шубке еще стройнее, чем была. Светлосерый оттенок меха усиливал свежую яркость лица…

Таня повернулась еще веред зеркалом и поняла, что эта шуба ее.

— Девятьсот? — беспечно спросила она и увидела в зеркале, как замечательно хорошо удаются ей в этой шубе беспечные интонации…

— Девятьсот… — вздохнула продавщица.

— Выписывайте… — сказала Таня.

Но потом она сняла свою шубку и вспомнила, что в кошельке у нее всего восемь рублей, а до получки надо жить еще три дня. Три дня, конечно, можно прожить и так, но вот где найти восемьсот девяносто два рубля — это сложнее.

— Так будете брать? — заметив ее смятение, подозрительно спросила продавщица.

— Я же сказала! — небрежно проговорила Таня. — Выписывайте. Я в сберкассе сниму деньги и вернусь.

Вообще–то Таня собиралась забежать по дороге еще и в булочную, но в булочной толпилось столько народу, что она передумала. Сразу зашагала домой. Муж, слава богу, был дома. Он сидел в своем уголке за шкафом и, склонившись над книгами, что–то высчитывал. Муж рассказывал, что у них в институтской лаборатории идет сейчас какая–то интересная тема. Что это за тема, Таня так и не разобрала, но видела, что муж все время занят. Или пропадает допоздна в лаборатории, или сядет дома в своем закутке и что–то считает, о чем–то думает.