Маршал Конев - [9]

Молоденькая медицинская сестра, сочувствуя новому подопечному, старалась успокоить его, заверяя, что всё ещё можно поправить, запросив, в конце концов, адресный стол Галиного города, и всё можно уточнить. Нужно только подождать, когда заживут раны и рука будет способна держать перо. Но Николай не хотел ждать.

— Нет, нет, — говорил он. — Нельзя откладывать. Всё время ругаю себя, что с фронта, из окопов, не написал ей сразу же. Всё ждал подходящего момента. Вот и дождался. Что она подумает, если я не отвечу на такое её письмо? Или если я и напишу, а письмо не дойдёт? Я не могу потерять её. Не могу, понимаете?

Наконец они договорились, что Николай будет диктовать текст письма, а медсестра — записывать.

Трудились долго. С перерывами. Николай часто просил зачеркнуть не понравившуюся ему фразу или переписать всё написанное заново. Он хотел ещё сообщить, что награждён орденом Славы, что стал лейтенантом, командиром огневого взвода. Но потом решил, что это будет нескромно, и велел зачеркнуть уже лёгшие на бумагу слова. Наконец всё, что нужно сказать, было сказано, правда, довольно сдержанно, из расчёта на то, что письмо может и не дойти до адресата или попасть в другие руки.

Наташа Круглова — так звали молоденькую медсестру, — сама взволнованная, запечатала конверт, написала нанём название города, где жила Галя, а дальше пометила: «Завод, где работает Галина Васильевна Нечкина».

— Дойдёт! — уверенно сказала она. — Не бессердечные же там, на Урале, люди живут, разыщут. Вручат прямо Гале.

Эта её уверенность тут же передалась Паршину. Он знал тот уральский, совсем крошечный городок, в котором до войны не было вовсе никаких заводов, кроме небольших кустарных мастерских, чинивших сельскохозяйственный инвентарь. И если теперь там появилось крупное оборонное предприятие, то нетрудно при желании разыскать нанём девушку по фамилии Нечкина, приехавшую из степного села.

Но сколько ни ждал Николай писем от Гали, пока лечился в госпитале, так и не дождался. По выздоровлении его направили в запасный полк, а оттуда через некоторое время вызвали в отдел кадров.

В бюро пропусков Паршину пришлось выстоять длинную очередь, пока сержант, тщательно перелистав документы и пристально вглядевшись в лицо, не выписал ему узенькую бумажку, служившую пропуском.

В тесном коридоре штаба трудно было найти свободное место. Люди стояли вплотную, образуя небольшие группки, объединяясь, главным образом, по родам войск и каким-то чутьём угадываемым интересам. Паршин примкнул к одной из групп, оживлённо обсуждавшей только что полученные назначения.

— Куда тебя? — спрашивал чернобрового капитана сумрачный майор с красным, недавно зарубцевавшимся шрамом на щеке.

— На Первый Украинский! — широко улыбнулся капитан. — К Жукову!

— Да ты что, — поправил его майор, — Жукова на Первом Украинском уже нет. Там теперь Конев. Маршала ему дали за корсунь-шевченковский котёл, который он устроил гитлеровцам.

— Разве Конев на Первом Украинском? — с волнением переспросил Паршин, вступая в разговор.

— Конечно. Ты что, не знал?

— Где же мне знать? В госпитале провалялся. А вы откуда прослышали?

— Слухом земля полнится.

— А я как раз хотел проситься на Второй Украинский, к Коневу: под его командованием воюю уже третий год. Сначала Калинин брали, потом на Степном — Харьков. Там и остался, когда Степной во Второй Украинский преобразовали.

— А тебе в какую комнату предписано явиться?

— В четвертую.

— У-у, брат, тут своя тактика нужна. Я этого кадровика, что в четвёртой сидит, знаю. Не раз у него бывал. Он так: если просишься на юг, посылает на север, а пожелаешь на север — обязательно пошлёт на юг. Такой у него принцип подбора кадров.

Офицеры заулыбались, подтрунивая то ли над кадровиком, то ли над рассказчиком.

— Смейтесь, смейтесь, — предупредил тот. — А вот попадёте к этому оригиналу — узнаете, почём фунт лиха. Загонит в тартарары.

— Воевать не всё ль равно где? — заметил кто-то из офицеров.

— Не скажи. В родном полку сподручнее. Недаром говорят: «Советские солдаты — дружбой богаты. А чем дружба теснее, тем армия сильнее». И ещё: «Не та дружба сильна, что в словах заключена, а та, что в бою скреплена».

— Это конечно, — согласился собеседник.

Дождавшись своей очереди, Паршин решил воспользоваться советом бывалого командира. Уставшему, измученному бесконечными просьбами инструктору отдела кадров он стал говорить, что ему обязательно нужно на Карельский фронт попасть и если он, инструктор, имеет хоть какие-нибудь добрые чувства, то он обязательно пошлёт его, Паршина, на север.

Инструктор грустно посмотрел на него, выражая своим взглядом то ли сочувствие, то ли недоумение, и, взяв со стола бланк, вписал в него фамилию лейтенанта.

— Поедете в распоряжение отдела кадров Первого Украинского фронта, — заученно сказал он. — Там разберутся, куда вас направить: на юг или на север.

Лейтенант Паршин вышел из четвёртой комнаты сияющий. — Ну что, куда? — посыпались вопросы.

— Туда, куда надо, — гордо ответил он. — На Первый Украинский.

Но по дороге на фронт с Паршиным случилось несчастье. На железнодорожную станцию, где он должен был сделать пересадку, рано утром немецкие бомбардировщики совершили жесточайший налёт. К этому моменту здесь находились два крупных эшелона с боеприпасами и горючим. Страшной силы взрывы потрясали землю. Вокруг всё стреляло, трещало, гудело и полыхало огромным пламенем. Помогая спасать раненых, Николай вывихнул правую ногу, да так, что не мог наступить на неё. К тому же разбередил ещё не совсем зажившие раны. Снова отказалась слушаться своего хозяина правая рука, перебитая в последних боях и не залеченная до конца в госпитале. Словом, вместо фронта Паршин вновь оказался на госпитальной койке. Пришлось лежать ещё почти целый месяц…