Марш Акпарса - [47]

—     Зачем вы мучаете меня? Все эти годы я жила надеждой на возвращение в родные края...

—     Твоя надежда сбывается, — мягко произнесла Сююмбике.

—     Я потеряю все, если... я потеряю любовь мужа, меня оттолк­нет мой отец, меня, словно занозу из тела, вырвут мои сородичи, лучше убейте меня!

—     В тебе снова проснулась дикая кровь, — сказал сеит как мож­но спокойнее. Он по тону Сююмбике понял, что с Эрви надо обхо­диться мягче и тогда скорее достигнешь цели. — Чем ты платишь за любовь и ласку царицы?

—     Я была твоей рабой, великая, во всем повиновалась тебе. Разве я не заслужила твоего доверия? Зачем нужна клятва на Коране? Я и так сделаю все, что ты велишь. Но я должна поехать к Аказу только с чистым сердцем. Иначе — лучше смерть!

—     Подай Коран, святой сеит,— строго сказала царица, и сеит развернул священную книгу.— Я тебе повелеваю, Эрви, иди сюда!

—     Ну! — крикнул сеит и, ухватив Эрви за руку, потянул к ца­рице.

—     Никогда! Лучше умру! — Эрви вырвалась из рук сеита и подбежала к двери. Служитель аллаха бросился за ней.

—     Остановись, святой отец, мы не будем насиловать ее — это противно воле аллаха. Прости, что я потревожила тебя зря. Если будешь в городе и увидишь мурзу Чапкуна, пошли его ко мне. Он давно просит Эрви в свой гарем. Скажи, что я дарю ее ему-

Эрви пала перед царицей на колени и, плача, протянула к ней руки:

—     Убей меня, госпожа, но только не в гарем! Только не в га­рем!— Эрви упала на ковер, содрогаясь от рыданий. Сююмбике подошла к ней, сказала властно:

—     Ты поедешь в Нуженал?!

—     Поеду.

—     И сделаешь все, что я велю?

—     Сделаю...

Царица села, кивнула сеиту. Тот подхватил Эрви под руки, подтащил к столику.

—     Встань, Эрви!

Эрви поднялась, но тут же упала снова. Ноги не держали ее. Сеит взял со столика священную книгу, поднял руку Эрви, под­ложил под нее Коран.

—     Повторяй за мной. Отныне и до смерти...

—     Отныне и до смерти... — надрывно повторила Эрви.

—     ...я буду следовать праведному ученью Магомета...

—     ...праведному... Магомета...

—    …и принимаю веру в аллаха единого и величайшего...

—     ...единого и величайшего... — как эхо неслось с ковра.

—     ...и клянусь на святой книге...— Сеит глянул на Эрви в ожи­дании слов, но она молчала.

—     Она без чувств, — спокойно заметила Сююмбике.

Сеит перевернул Эрви вверх лицом, приложил Коран к ее гу­бам, к груди, ко лбу и произнес тоном купца в лавке:

—     Дело сделано-

—     Оставим ее,— сказала царица, поднимаясь.— Теперь она бу­дет покорна нам до смерти...

Ночь сошла на Казань. Вышки минаретов опустели, умолк го­монливый базар, шумевший весь день. Где-то тихо звучал рожок— мелодия лилась печальная, тоскливая. Но вот и она оборвалась, стыдливо замер ее последний звук. Погасли огни в домах, только кое-где мерцают глазки-окна кофеен, не успевших выпустить позд­них гостей. Ночью не услышишь скрипа арбы — жители города ушли за высокие заборы своих домов. Даже собаки перестали ла­ять. Тишина. Изредка процокает по камням запоздалый всадник, иногда бесшумно проплывет чья-то тень по освещенному луной забору, и снова безмолвие.

Еще тише в ханском дворце. У малого входа со стороны Каза­ни появились две фигуры. Страж, дремавший, воспрянул, услыша легкие шаги, насторожился. К нему подбежала женщина, открыла лицо. Страж сразу узнал ее — Эрви.

—     Кто второй? — спросил шепотом.

—     Евнух. Пусти.

Страж вложил саблю в ножны, шагнул вбок от входа.

Комната с темно-синими сводами — для сна царицы. Но Сююм­бике не спит. Она полулежит на широком ложе, перед ней рассы­паны розы. Царица не спеша обрывает лепестки, бросает на ко­вер. Освещенные трепетным огнем светильников, лепестки на ко­вре похожи на пятна крови.

На Сююмбике ослепительно яркие одежды. Широкий пояс искрится множеством жемчугов и алмазов. Бирюзой светятся са­фьяновые сапожки. Царица ждет возлюбленного. Всякому изве­стны последние минуты перед свиданием. От волнения кипит кровь, бьется в груди сердце.

Но сердце царицы бьется ровно. Алим ей нужен не для любви

Тихо открылись дверцы — показался Алим. Он быстро подошел к краю ковра, опустился на колено.

—    Селям-алейкум, великая.

—    Живи сто лет, Алим, сын Кучаков.

—    Ты звала меня, о вздох моего сердца?

—    Звала. Встань и садись рядом со мной.

—    Когда я шел сюда, мне сказали, что я любим. Это верно?

—    Может быть. Но об этом не говорят сразу. Особенно во двор­це хана.— Сююмбике одарила Алима лукавым взглядом.

—    Я готов жизнь отдать, только бы узнать это!

—    Узнаешь. Но ответь мне сначала, почему ты не покинул Ка­зань вместе с отцом? Сначала, говорят, ты хорошо служил Сафе-Гирею, теперь также хорошо служишь его врагу — хану Бен-Али. Отчего это? Ведь ты крымец?

—    Неправда, царица. Отец мой из Крыма, а я рожден в Каза­ни. Я ханам не служу, а своему родному городу. Я так и сказал от­цу, когда он уходил отсюда.

—    Если на трон сядет какой-нибудь пастух, ты и у него будешь целовать пыль с ковра?