Марсель Дюшан. Послеполуденные беседы - [5]

ПЧ: Сегодня многие художники называют себя «дюшановцами» по духу – находятся даже те, кто именует себя «реди-мейд-артистами». А Вы чувствуете дух Дюшана в их творчестве?

КТ: Да нет, не очень. Думаю, Дюшан и сам понимал, что тот канон поведения, который он для себя разработал, способен открыть великое множество путей – и в том числе к лености в искусстве. Если искусством можно счесть всё, что угодно, тогда, наверное, и не надо так напрягаться. Кажется, некоторые из сегодняшних концептуалистов убеждены, что под искусство можно подогнать любую идею, даже самую посредственную.

Дюшан на фоне «Велосипедного колеса». 1963. Ретроспективная выставка. Художественный музей Пасадины, Калифорния

ПЧ: Вам это не кажется убедительным?

КТ: Не всегда. Но ещё один аспект влияния Дюшана – это его юмор. Юмор всегда был редкой породой в искусстве, но, как мне кажется, после Дюшана его стало больше.

ПЧ: Юмор в искусстве – действительно редкость?

КТ: Боюсь, что да.

ПЧ: В Ваших беседах с Дюшаном меня поразила его живость – и то, как он всё-таки изменился со временем.

КТ: Да, была в нём такая лёгкость сердца, что просто… вот из-за таких вещей находиться с ним рядом было просто наслаждением.

ПЧ: А может, это наслаждение отчасти объясняется и тем, что по жизни он шёл легко, если можно так сказать?

КТ: Возможно. Он не предлагал готовых ответов или решений. При помощи творчества – или, наоборот, отказываясь от него – Дюшан пытался понять, как жить достойно. Вы знаете, мне даже казалось… Я тут недавно прочёл одну книгу о Монтене…

ПЧ: «Руководство к жизни» Сары Бейкуэлл?

КТ: Да, эту! Прекрасная книга. Так вот, Дюшан мне кажется такой монтеневской фигурой.

ПЧ: В каком смысле?

КТ: Он не указывал, как жить, а скорее неустанно пытался определить это сам. Один из его друзей, Анри-Пьер Роше, сказал однажды: подлинный шедевр Дюшана – это то, как он распоряжался временем.

Стрижка (Марсель Дюшан). 1919. Фото Ман Рэя

Послеполуденные беседы

I

Кэлвин Томкинс: Сегодня я хотел бы попросить Вас рассказать о Вашей жизни в Нью-Йорке до Первой мировой. Вы как-то сказали, что город с тех пор сильно изменился.

Марсель Дюшан: Ну, жизнь во всём мире пошла по-другому. Взять хотя бы налоги. В 1916-м, 1920-м налогов попросту не существовало – или это было настолько неважно, что люди о них даже не думали. Сегодня с приближением марта или апреля всех начинает бить фискальная лихорадка, каждый твердит, что не может ничего себе позволить, надо ведь платить налоги. Раньше всей этой горячки никто и не знал. Да и в остальном жизнь шла гораздо спокойнее, по крайней мере в том, что касалось отношений между людьми. Было куда меньше всей этой мышиной возни, которую сегодня только и видишь. Весь мир крутится, как белка в колесе, Америка тут не исключение.

КТ: Но, вместе с тем, несмотря на всю коммерциализацию и мышиную возню, нельзя не признать, что среди молодых художников сейчас происходит масса всего интересного. Они куда изобретательнее, по-настоящему берут за душу…

МД: Да, тогда не было такой активности. Собственно, художников было меньше. Профессия художника, решение выбрать этот путь были уделом немногих, в отличие от того, что творится сегодня, когда молодой человек без каких-то особых способностей говорит: а не попробовать ли мне себя в искусстве? В моё время молодые люди, не знавшие, куда себя деть, пробовали себя в медицине или учились на адвоката. Так уж было заведено. Всё было проще, и обучение не занимало столько времени, как сейчас. Диплом врача получали года за четыре, во Франции, по крайней мере. И в Америке, не знаю точно, наверное, столько же – не то, что сегодня. Всё это сильно изменило жизнь нынешней молодёжи.

КТ: Вы полагаете, сейчас распространено мнение, что искусство – занятие немудрёное?

МД: Не то чтобы его стало легче создавать – но вот сбыть его куда проще, это да. Существовать на доходы от искусства было в наше время просто невозможно, за очень редким исключением. Карьера художника как способ заработка в 1915 году – об этом нечего было и думать. Сегодня, впрочем, прахом идут надежды куда большего числа людей, которые пытаются жить искусством, но не могут, настолько велика конкуренция.

КТ: Но, может, вся эта новая активность в мире искусства – в каком-то смысле здоровый признак?

МД: Возможно, если взглянуть на это под социологическим углом. Но с точки зрения эстетики, на мой взгляд, вреда тут гораздо больше. Как я полагаю, результатом такого массового производства может стать только посредственность. Просто не хватает времени на создание по-настоящему глубокого произведения. Ритм производства такой, что искусство превращается в подобие такой вот возни – ну, не мышиной… даже не знаю точно. (Смеётся.)

КТ: Но нет ли здесь отражения изменившихся представлений о том, что́ такое искусство, – утраты веры в возможность создания шедевра, попытки вписать искусство в повседневность?

МД: Совершенно верно, я бы назвал это интеграцией художника в общество – то есть сейчас он становится на одну ступень с адвокатом или врачом. Полвека назад мы были отщепенцами – родители девушки на выданье ни за что не позволили бы ей выйти замуж за художника.