Марксизм во времена Маркса - [150]

Для опровержения такого толкования достаточно вспомнить, что, хотя понятия и структуру новой теории, разумеется, нельзя свести просто к опыту и они могли быть лишь плодом теоретической работы, те многообразные проблемы, которые вызвали к жизни эту теорию, по самому их определению проистекают отнюдь не из предшествующих теоретических построений. У Энгельса, как и у Маркса, способ постановки вопросов менялся по мере того, как возрастал их опыт деятельности в рабочем движении, их знание рабочего движения. В 1844 году Маркс, как известно, участвовал в собраниях парижских ремесленников, и этот опыт явно отразился в его работах[296]. Подобный же опыт оказал, однако, еще более глубокое воздействие на Энгельса: Париж ведь не был стратегическим пунктом, как Манчестер, где можно было постигнуть отношения между современной промышленностью и современным рабочим движением.

Чертой, которая отличала Энгельса от многих его современников, был глубоко укоренившийся протест против собственной среды. Поэтому он готов был черпать знания не только о рабочих, но и от рабочих. Он не желал ограничиваться чтением доступных источников, но искал также личных контактов с рабочими и считал себя частью их движения. О том, как он проводил свое время в Манчестере, Энгельс говорит во вступлении к своей книге:

«Я оставил общество и званые обеды, портвейн и шампанское буржуазии и посвятил свои часы досуга почти исключительно общению с настоящими рабочими; я рад этому и горжусь этим» [МЭ: 2, 235].

Мы знаем, что в Манчестере он познакомился с сестрами Бёрнс, что он дискутировал об оуэнистах с Джоном Уотсом, что он посещал лекционные залы, присутствовал на выступлениях чартистов против Лиги за отмену хлебных законов, встречался с Джемсом Личем, промышленным рабочим, занимавшим видное место в Национальной чартистской ассоциации, а осенью 1843 года нанес визит Гарни в редакцию «Норзерн стар» в Лидсе. Плоды этого опыта четко отражены в его книге; но он усвоил также и другое, о чем прямо говорит в предисловии к ней:

«Имея в то же время широкую возможность наблюдать вашего противника, буржуазию, я очень скоро убедился в том, что вы правы, вполне правы, если не ожидаете от нее никакой поддержки» [МЭ: 2, 236].

Естественно, что, как мы уже пытались показать, неверно было бы говорить, будто в 1842 – 1845 годах Маркс и Энгельс просто пошли на теоретическую капитуляцию под нажимом практического опыта. Этот процесс неизбежно носил более сложный характер. Какой бы неудовлетворительной в конечном счете ни оказывалась та или иная теория, все же более вероятно, что ее будут пытаться растягивать и подгонять к новым явлениям, нежели отбросят целиком, по крайней мере вплоть до того момента, как удастся выявить возможности появления или очертания новой теории. Именно Маркс совершил такой переворот в теории, но именно Энгельс снабдил его элементами того, что превратится в предмет новой теории; при этом неважно даже, что сами элементы черпались из практического опыта и осмыслялись пока еще неудовлетворительным образом в рамках не соответствующей действительности философской проблематики. Как раз то обстоятельство, что Энгельс был менее последовательным мыслителем, чем Маркс, сыграло важнейшую положительную роль в развитии процесса формирования теории, завершившегося открытием исторического материализма. Это смогло произойти благодаря тому, что указанное обстоятельство обеспечило соединение материалистической теории истории с практическими предпосылками пролетарской борьбы. По ортодоксальной версии такое событие свершилось лишь в 1847 году, когда Маркс и Энгельс вступили в Союз коммунистов, между тем как новая теория формировалась уже в Брюсселе в 1845 году.

Поскольку мы сочли необходимым столь подробно остановиться на значении первоначального вклада Энгельса в марксизм, в данной главе у нас нет возможности рассмотреть те многочисленные элементы, которые он внес в его последующее развитие. Следовало бы вспомнить о его работе в рядах Союза коммунистов и участии в подготовке «Манифеста Коммунистической партии», проанализировать его деятельность в качестве корреспондента по европейским делам и изучить его трактовку щекотливого национального вопроса в «Новой Рейнской газете» в 1848 году, оценить его постоянно углубляющееся знание стратегии и военной теории в 50-е годы, его мастерский анализ Германии, развернутый в «Крестьянской войне в Германии» и «Революции и контрреволюции в Германии» и продолженный затем в статьях о Бисмарке и новом объединенном германском государстве. Нет возможности здесь уделить внимание и его более поздним трудам по естествознанию, о происхождении семьи и государства или, если ограничиться собственно политической сферой, его размышлениям об Ирландии, его многочисленным и проницательным аналитическим статьям о развитии и стратегии рабочего движения в различных странах Европы и Америки, его борьбе с прудонизмом и анархизмом, его тесным связям с руководителями германской социал-демократии, его растущей озабоченности сохранением мира в Европе после основания II Интернационала. Вывод, к которому мы неизбежно приходим, сводится, во всяком случае, к следующему: как в своих сильных сторонах, так и в рамках, которые ограничивали его деятельность, это был очень последовательный человек с начала и до конца своего творческого пути марксиста.