Марксизм во времена Маркса - [151]

С 1845 года сотрудничество Маркса и Энгельса стало постоянным. То, что Энгельс написал в 1887 году, относится ко всей истории их творческих взаимоотношений:

«Вследствие разделения труда, существовавшего между Марксом и мной, на мою долю выпало представлять наши взгляды в периодической прессе, – в частности, следовательно, вести борьбу с враждебными взглядами, – для того, чтобы сберечь Марксу время для работы над его великим главным трудом» [МЭ: 21, 337].

Сотрудничество такого рода, конечно же, не смогло бы длиться долго, если бы речь шла об отношениях учителя и ученика, автора и популяризатора. Если сотрудничество оказалось прочным и действенным, то это произошло потому, что исходная теоретическая база представляла собой «общую собственность» обоих авторов, благодаря чему оба чувствовали себя в равной степени ответственными за ее развитие путем разработки специфической теории капиталистического способа производства. Энгельс никогда не сомневался в том, что Маркс лучше выполнит эту задачу, чем он сам: было бы неверно поэтому сочувствовать Энгельсу, который долгие годы заботился о материальном благополучии Маркса, работавшего над рукописью «Капитала». Сам бы он, разумеется, ни за что не согласился считать свою роль достойной сочувствия; ведь он рассматривал «Капитал» как выражение своих собственных мыслей не меньше, чем мыслей Маркса. Со стороны Энгельса мы не обнаруживаем никаких признаков раздражения или досады, за исключением, может быть, лишь того момента, когда Маркс холодно отреагировал на сообщение о смерти Мэри Бёрнс. Как легко себе представить, внутренняя напряженность ситуации ощущалась больше семьей Маркса, особенно г-жой Маркс, которая тяжело переживала материальную зависимость своего семейства от милости друга. Что касается Энгельса, то, хотя, разумеется, долгие годы конторской работы в Манчестере нагоняли на него немалую тоску, отношения с Марксом удовлетворяли его глубокую потребность в твердой духовной опоре, обеспечивающей ему прочную основу, на которой он мог развивать свои куда более разнообразные таланты. Энгельс был недостаточно уверен в себе, чтобы выступить в роли великого самобытного теоретика, поэтому это качество он искал в других. Единственным мыслителем, помимо Маркса, который подкреплял его стремление к прочным убеждениям, был Гегель.

Первоначальная концепция исторического материализма в том виде, какой она получила в работах Маркса в период между написанием «Немецкой идеологии» и «Манифеста Коммунистической партии», носила весьма проблематичный характер. Ее отличало стремление свести идеологию к простому отражению действительного развития общества, а само это действительное развитие – к отражению развития производительных сил. В будущей революции каждой стране была отведена особая роль в соответствии с уровнем, достигнутым ею по некоей шкале развития. Теория при этом оставляла мало места для проведения различий между специфическим характером кризиса капитализма 40-х годов и характером, вероятно, окончательного кризиса капитализма как такового. Однако исход революций 1848 года не оправдал прогнозов. Чартизм и «пролетарский социализм» не одержали победы в Англии, Германия не довела до конца свою буржуазную революцию, революция во Франции закончилась выкидышем, произведя на свет «фарс» Второй империи, а «не имеющие истории» народы Восточной Европы на практике обнаруживали наличие более сложной и прерывистой логики истории, чем это предусматривалось первоначальной теорией.

Несмотря на это, поражение 1848 года не повлекло за собой радикального пересмотра теории. Более того, после детального анализа экономического цикла и признания наличия более обширного пространства для развития производительных сил в рамках капитализма Маркс и Энгельс сочли, что характер революций лишь подтвердил верность их гипотезы. Затем в «Капитале» теория капиталистического способа производства была колоссально углублена, но общая концепция взаимоотношений между экономической, политической и идеологической сферами осталась по существу неизменной. Она была вновь подтверждена в предисловии 1872 года к «Манифесту Коммунистической партии», и лишь в 80-е годы – в виде реакции на распространение вульгарного марксизма, замешанного на позитивизме, – Энгельс начал подчеркивать сложный и опосредованный характер экономической детерминации и важность политической сферы. Однако и в этом случае речь шла скорее об уточнении, нежели о развитии теории, поскольку Энгельс не был склонен пересматривать характер детерминации как принцип самой теории. В самом деле, маловероятно, чтобы Энгельс допускал необходимость подобного пересмотра по существу; его фундаментальные теоретические воззрения были отмечены высокой степенью постоянства. Неизменно храня несгибаемую веру в идею исторического процесса, который приведет к гибели капитализма, он в отличие от большей части теоретиков Zusammenbruch II Интернационала, предполагавших как раз общий и одновременный крах капитализма, рассматривал развитие классовой борьбы как составную часть этого процесса. Он сохранил верность также своему почерпнутому из чартизма убеждению в том, что борьба за демократию в капиталистических странах есть социальная борьба и, следовательно, компонент борьбы за социализм: отсюда тот энтузиазм, который он вместе с Марксом неизменно выражал по поводу всеобщего избирательного права, и вера в то, что в некоторых странах к социализму можно прийти мирным путем. К тому же, несмотря на тонкость Энгельсова анализа обстановки в Германии (в рамках которого он развил свои важные положения об абсолютизме, «бонапартизме» буржуазии и «революции сверху») и несмотря на его теорию, связывавшую характер английского рабочего движения с господством англичан на мировом рынке, политическая линия его выступлений в основном оставалась идентичной той, которую они вместе с Марксом выработали в 40-е годы: поощрять формирование независимых рабочих партий, ориентирующихся на классовую борьбу; вступать в союзы с другими прогрессивными силами исключительно на основе такой независимости; бороться со всеми препятствиями сектантского характера, встающими на этом пути.