Марксизм во времена Маркса - [124]

И все же следует подчеркнуть не столько то, чтó конкретно последующие марксисты смогли или не смогли почерпнуть (или должны были разрабатывать самостоятельно) из наследия основоположников, сколько необычайную самобытность наследия. Маркс и Энгельс постоянно, активно и настойчиво отвергали позицию, традиционную для современных им революционных левых, равно как и позицию всех предшествовавших им социалистов[204], хотя она до сих пор не потеряла своей привлекательности. Они отвергали упрощенческие концепции тех, кто хотел заменить плохое общество хорошим, иррациональное – рациональным, черное – белым. Они отвергали априорные программные модели, предлагаемые различными левыми течениями, не упуская возможности заметить, что, хотя каждое течение имело собственную модель, которая иногда принимала черты наиболее разработанных утопических схем, очень немногие из этих моделей могли согласоваться друг с другом. Кроме того, они отвергали стремление создавать не подлежащие изменению модели, предписывавшие, например, совершенно конкретную форму революционных перемен и предполагавшие все прочие формы незаконными, отрицавшие политические действия или, напротив, основанные исключительно на них, и т.д. Словом, Маркс и Энгельс отвергали любую форму волюнтаризма, неприемлемого с точки зрения истории.

Вместо этого они твердо выступали за развертывание движения в русле исторического развития. Перспективы и задачи движения можно было определить, только открыв процесс общественного развития, который мог подвести к этому определению, а само открытие могло стать возможным лишь на определенной ступени развития. Если это исключало возможность догадок и сводило предвидение будущего к немногим и приблизительным структурным принципам, то из них рождалась уверенность в исторической неизбежности воплощения надежд социалистов. Что касается конкретных политических действий, то для того, чтобы решить, что нужно и что можно (как для всего мира, так и для отдельных его регионов и стран), требовался анализ исторического развития, а также конкретных условий. Таким образом, политические решения становились частью структуры исторических изменений, которая не зависела ни от каких политических решений. Это неизбежно делало политическую задачу коммунистов еще более многозначной и сложной.

Она была многозначной потому, что общие принципы марксистской теории были слишком расплывчатыми, чтобы стать источником точных политических указаний, если бы в этом возникла необходимость. Это касается главным образом проблемы революции и последующего перехода к социализму. Целые поколения комментаторов тщательно изучили первоисточники в поисках ясной формулировки того, что следует называть «диктатурой пролетариата», но они ее не нашли, поскольку Маркс и Энгельс заботились прежде всего о том, чтобы обосновать историческую необходимость самого этого периода. Задача их была сложной потому, что отношение Маркса и Энгельса к формам действия и политической организации в отличие от их содержания и к формальному аспекту общественного устройства, в условиях которого им приходилось действовать, настолько определялось конкретной обстановкой, что его нельзя сводить к совокупности постоянно действующих правил. В любой данный момент, в любой стране или регионе Марксов политический анализ мог найти выражение в целой серии политических рекомендаций (как, например, «Обращение Центрального Комитета Союза коммунистов», 1850), но они по своему характеру были неприменимы к ситуациям, отличным от той, для которой они разрабатывались, – как это заметил Энгельс в 1895 году в своих размышлениях по поводу «Классовой борьбы во Фракции с 1848 по 1850 г.» Маркса. Однако ситуации, возникшие после смерти Маркса, естественно, отличались от тех, которые складывались при его жизни; и в случае возникновения аналогичных ситуаций их можно было идентифицировать лишь с помощью исторического анализа как той ситуации, которую рассматривал Маркс, так и той, насчет которой его последователи искали указаний в его работах. Именно поэтому было практически невозможно создать на основании текстов классиков нечто похожее на сборник стратегических и тактических инструкций и опасно было пользоваться ими как совокупностью прецедентов, даже если к ним все же прибегали довольно часто именно с этой целью. У Маркса можно научиться методу анализа и действия, а не извлечь из его классических работ серию уроков, готовых для реализации.

Несомненно, именно этому Маркс хотел научить своих последователей. Как бы то ни было, воплощение марксистских идей в форме указаний, вдохновляющих движения масс, партий и организованных политических групп, необходимо было приблизить к тому, что Э. Ледерер определил как «всем известное конспективно изложенное и упрощенное обобщение, которое огрубляет мысль, но в котором найдет отражение и должна найти свое выражение всякая значительная идея, если с ее помощью вы хотите привести в движение массы»[205]. Любое руководство к действию постоянно подвергается опасности быть превращенным в догму. В этом отношении ни в одном из разделов марксистской теории она, а вместе с ней и само движение не претерпели столько ущерба, как в сфере политической мысли Маркса и Энгельса. И все же это показывает, чем вольно или невольно стал марксизм: он представляет собой продолжение учения Маркса и Энгельса и становится им тем более, что тексты основоположников обрели классическую и даже каноническую ценность. Однако он отражает не то, что Маркс и Энгельс думали и писали, а то, как (и то не всегда) они действовали.