Марксизм сегодня. Выпуск первый - [86]

•

Если ретроспективное оправдание Октябрьской революции и вера в возможность того, что новый авангард возглавит культурную революцию, достаточны, чтобы определить Баро как неолениниста, то «ленинизм наоборот», как представляется, есть наиболее подходящее определение позиций, занятых Дьердем Конрадом и Иваном Селеньи. В своей книге «Интеллектуалы на пути к классовой власти»[177], представляющей собой во многих отношениях четкий антитезис «Альтернативы» Баро, они интерпретируют ленинский авангард как эмбрион нового руководящего класса. Идея послекапиталистического классового общества, в котором господствуют интеллектуалы и которая основывается на идеологии «научного социализма», старее советской модели. Конрад и Селеньи указывают на Бакунина как на ее предвестника, хотя, быть может, более важный прецедент представляет Махайский, который свою критику II Интернационала возвел в ранг общего обвинения социализма, понимаемого как «новая религия интеллигенции» и дымовая завеса, скрывающая классовую стратегию «капиталистов знания»[178].

Конечно, эту аналогию не следует преувеличивать. Что касается Махайского, то экспроприация капиталистического класса отнюдь не означает, считал он, экспроприации буржуазного общества в его совокупности, разве что эта экспроприация создаст новые возможности для прежде находившегося в подчиненном положении слоя буржуазии, то есть для интеллигенции, которая манипулировала рабочим движением с целью сохранения и расширения своих привилегий. Единственной подлинной революцией, по Махайскому, была бы «экспроприация образованного общества». По Конраду и Селеньи, только в Восточной Европе «интеллигенция относительно быстро концептуализирует свое намерение бороться за что-то вроде классовой власти»[179]. Встав на этот путь, интеллектуалы как бы подменяют отсутствующую или парализованную буржуазию, а вовсе не последних защитников буржуазного строя. Результат же – стратегия небуржуазной и некапиталистической модернизации. Если восточноевропейский путь и можно описать как «сокращенный путь», то это возможно только потому, что система «рационального перераспределения», созданная победоносной революционной элитой, действительно является альтернативой капитализму.

В общем, реальный социализм для Конрада и Селеньи – это первое в истории общество, где интеллигенция может «создать классовую коалицию» и стать гегемонистской общественной силой. Это «первая общественная система, где специализированное знание выходит на поверхность общества из сферы подсознательного и становится по исчерпании первоначального социализма господствующим принципом легитимации»[180]. Эта необычная оценка положения дел в среде восточноевропейских диссидентов предполагает известную интерпретацию прошлого и наряду с этим формулировку определенных надежд на будущее. Длительное историческое разделение восточноевропейской интеллигенции на бюрократов и революционеров[181], большевистский синтез обеих моделей и нынешняя борьба между политической элитой и управленческим аппаратом рассматриваются в качестве одного из эпизодов длящейся столетиями скачкообразной трансформации отношений между властью и людьми, владеющими знанием. Конфликт между идеологией и компетентностью становится, таким образом, менее важным, чем тот факт, что и власть и люди, владеющие знанием, опираются на интеллектуальные ресурсы и обращаются в своей деятельности к интеллектуальным критериям. Хотя классовая власть, проявляющая себя в рациональном перераспределении, и ориентирована на развитие, как осуществляемое «не интеллигенцией в целом, а ее весьма узкой фракцией – государственной и партийной бюрократией, которую мы станем именовать руководящей или правительственной элитой»[182], абсолютизм этого руководящего класса в настоящее время постепенно отступает под напором «неравноправного альянса» и «разумного компромисса» с технократией. Нынешняя борьба за власть – это преимущественно борьба внутри господствующего класса.

Правдоподобность этой интерпретации основывается на трех предпосылках: концепция класса подразумевает такой образ интеллигенции, который дает возможность представлять ее историю как восхождение по «пути к классовой власти» и определенным образом оценить нынешнее и прогнозируемое развитие Восточной Европы. Основополагающим в данном случае является концепция класса. Конрад и Селеньи основывают свое рассуждение на следующем прочтении Маркса:

«Маркс понял, что в капиталистическом обществе именно право собственности дает контроль над прибавочной стоимостью. И он был прав, когда утверждал, что обладание капиталом является основополагающим фактором, который определяет структуру данного типа общества»[183].

Центральное ядро классовой структуры, таким образом, – это общепризнанное право распоряжаться прибавочной стоимостью по своему усмотрению. Так ошибочно сглаживаются два уровня классовой теории Маркса. Для Маркса основа классовых отношений – это вторичное присвоение, выше которого располагается первичное присвоение природы человеком и которое подчиняет это первичное присвоение контролю и интересам привилегированного меньшинства; слаборазвитые классовые отношения можно отличать от других, более сложных, тогда как догадка насчет частной собственности отнюдь не представляет собой единственно возможного выражения классового господства. Процедуры легитимации, сфокусированные на идеологическом преобразовании партикулярных интересов, подвержены историческим изменениям как в плане их внутреннего строения, так и в плане их классовой структуры. Частичное слияние обоих уровней, экономического и идеологического, при установлении частной собственности есть явление исключительное; непосредственное осуществление экономическими учреждениями функции легитимации есть особенность классического капитализма.