Марков: Наука умирать - [94]

Кабанец — в радостной суете: такой спрос, такие посетители, такой заработок. Приглашал в хату за стол, желающие сидели во дворе на солнышке за длинным столом. Пиво хозяин и его домашние подавали в кружках, в чашках, стаканах, даже в мисочках — не хватало посуды. Пиво цвета мёда было вкусное, холодное, крепкое. Знатоки подмигивали: «Не иначе, спиртом сдобрил».

   — Вчера наши вас вспоминали, — сказал Брянцев. — Говорили о «Протоколах сионских мудрецов». Неужели действительно вся эта революция идёт по ихнему плану?

   — «Протоколы» я читал, — с некоторым раздумьем ответил Суворин, — и книга у меня есть. Вернее, была. В Питере осталась. Пусть большевики читают. Отец верил. А я, по правде сказать, считаю, что это фальшивка. И доказательства тому есть. Сионские мудрецы, то бишь умные евреи, не стали бы сочинять такую чушь себе во вред. А вы в бой?

   — Да. Задание генерала Маркова.

   — О-о! Личное задание Маркова! Вы делаете успехи. По-моему, Марков — один из лучших наших генералов.

   — Лучший. На нём держится вся армия.

   — Почему же его бригада не участвует в наступлении?

   — По высшим стратегическим соображениям.

   — Ну, уж, прапорщик! Так уж и по высшим. Какая-нибудь интрига. С Корниловым, может быть, не поладил?

   — Мне пора, Борис Алексеевич. Прощайте.

   — Почему же «прощайте»? До свиданья.

У Брянцева вдруг заныло в груди, и не солнце в глазах, а чёрные тени в углах дворов, и старая казачка с плачем и причитаниями провожающая сына, нетерпеливо рвущегося к строю, с винтовкой в руке, с новыми синими погонами на плечах. Она чувствует, что его убьют. Неужели и меня? Я должен сражаться за освобождение России. И за счастье женщины, которая меня любит. Защищать от варваров её красоту, её нежность, её любовь. Он до конца дней будет помнить её поцелуй. А когда он наступит, этот конец?

Ехали по большой дороге к Екатеринодару. Впереди гремели орудия красных. Отъехав несколько вёрст, увидели и разрывы. Сопровождающий казак объяснял, что с утра шёл бой за молочную ферму Кубанского экономического общества.

   — Видите вон там справа рощица? Это и есть ферма. Над самой над Кубанью.

Чем ближе к ферме, тем чаще шарахаются кони от трупов, разбросанных по степи и вдоль дороги. Больше всего чёрных бушлатов. Погибшие матросы-большевики. Въехали в рощу, и здесь лошади вставали на дыбы, ржали с истерическим хрипом — трупы матросов на каждом шагу.

Южные сосны со своими короткими зелёными кудрями давали мало тени, в роще стояла жара, над телами погибших роями вились мухи и пахло гниющим мясом. Роща окружала ферму с севера и запада, с восточной же, с боевой стороны, росли ещё безлистые тополя. За ними, в дыму разрывов, панорама Екатеринодара — стены и крыши домов, линии улиц, кресты церквей, здание Черноморского вокзала на северо-западной окраине.

Только что была отбита контратака красных, командиры толпились у белого домика, стоящего в тополях, солдаты и ординарцы наводили там порядок — ждали Корнилова. Генерал Богаевский, черноволосый усач с озабоченным лицом, выслушал доклад Брянцева, прочитал записку, сказал:

   — Вот генерал Казанович, командир Партизанского полка, вам поможет, прапорщик. Борис Ильич — офицер связи от генерала Маркова. Займитесь с ним.

Казанович — сухощавый, седобородый, лет около пятидесяти с чисто генеральским выражением лица, требующим немедленного и безусловного повиновения, — мельком просмотрел записку, сказал: «После» — и вернулся к главному: к разговору Богаевского с полковником Барцевичем из штаба Корнилова. Все они смотрели на окутанный дымом город и говорили не просто о ходе обычного боя, где может быть всякое — и переход к обороне, и даже отступление. Они говорили о жизни и смерти. Жизнь — это войти в те улицы, занять большей вокзал, перекреститься, подойдя к той церкви. Всё остальное — смерть.

   — Вы сами сейчас видели, полковник, что сражается один полк Бориса Ильича. Где же армия? Ещё ночью, в два часа ночи, когда я получил приказ Лавра Георгиевича о наступлении, то хотел ехать к нему и просить об отмене приказа. Потом понял, что это невозможно. Утром, когда Борис Ильич начал атаковать ферму, я вдруг узнаю, что Корниловский полк, который должен начать наступление одновременно с Казановичем, стоит на месте. Почему? Оказывается, Неженцев не получил вовремя приказа. Как это понимать?

   — Я обязательно разберусь, — уныло сказал полковник.

   — И это не всё. Я хотел остановить наступление и Партизанского полка, но Борис Ильич отговорил меня — он взял ферму. Но город один полк взять не может. Корниловский полк не двигается до сих пор. Мой левый фланг оголён, а красные, судя по всему, именно там готовятся контратаковать. Мне пришлось послать туда батальон Партизанского полка.

   — Я обязательно разберусь, — так же уныло пообещал Барцевич.

   — А где 1-я бригада? Вводите её в бой, и мы — в городе.

Они смотрели на город. Солнце палило с юга, справа, и улицы, ведущие к центру, виделись тёмными полосками.

   — 1-я бригада уже переправляется, — сказал штабист с облегчением.

   — Это верно, прапорщик? — обратился Богаевский к Брянцеву.