Марков: Наука умирать - [112]

Корнилов пригласил Казановича на ужин. Ординарец подал холодную варёную курицу, четыре варёных яйца, хлеб, зелёный лук, сладкую воду в графине. Казанович уже знал о решении военного совета и высказал командующему горячее одобрение.

   — Я уверен, что мы возьмём город, — говорил он. — И прошлой ночью взяли бы, если б... Я вам докладывал. Если бы нашли Маркова и передали ему, его бригада пришла бы ко мне на помощь.

   — А вы не думаете, Борис Ильич, что генерал Марков... Впрочем, это всего лишь неприятная случайность.

Командующий не имел права высказать страшное предположение: генерал Марков умышленно не использовал возможность взять Екатеринодар в отместку за то, что его заставили во время штурма сидеть в тылу.

Марков приехал на свой командный пункт в тяжёлом настроении — впервые за весь поход ему не хотелось вести в бой подчинённых ему людей. Его ждали Боровский и Тимановский.

   — Решение мы уже знаем — позвонили, — сказал Тимановский. — Какие подробности?

   — Подробности простые, — ответил генерал. — Господин прапорщик, — обратился он к телефонисту. — Выйдите на время. Отдохните.

Марков прошёлся по комнате, прислушался к очередному разрыву, оглядел с грустной улыбкой своих помощников. Даже Тимановского охватило нетерпение — вынул изо рта трубочку и переспросил:

   — Какие же подробности, Сергей Леонидович?

   — Такие. Всем надеть чистое бельё, у кого оно есть, — улыбка исчезла, вместо неё строгость идущего в последний бой. — Будем штурмовать Екатеринодар. Если не возьмём — погибнем, и если возьмём — все погибнем. Командирам полков приказываю: всему составу приготовить белые ленты и нашить на головные уборы.

   — Вы планируете ночную атаку? — удивился Боровский.

   — Не люблю я ночные атаки. А сегодня — ночь отдыха. Завтра — день отдыха. Может быть, вместо отдыха придётся драться, но завтрашний день покажет, какой будет следующая ночь. Тогда и белые ленты пригодятся. В уличных боях надо безошибочно узнавать своих.

В роты Офицерского полка, целый день прятавшихся от обстрела в окопах и корпусах казарм, приказ о завтрашнем отдыхе дошёл сразу, а о белых лентах — только к ночи, когда наступило время жить, то есть подниматься во весь рост, ходить по казарменным дворам и корпусам, собираться в группы, идти в маленькие походы за хлебом насущным.

Мушкаев, как и все, был измучен вторыми сутками боев, но ему казалось, что наибольшие страдания он испытывает от возникшего одиночества: Дымникова Кутепов забрал с собой в Корниловский полк, Савёлов погиб. Некого спросить, не с кем поговорить откровенно, в пустом обмене словами вдруг понять главное, необходимое. Если не понять, то почувствовать, как надо поступить в данное мгновение, через час, завтра... Как надо жить.

Теперь остался лишь единственный необходимый ему человек — генерал Марков. Нельзя жить идеями, вычитанными в газетах или услышанными на митингах, где их выкрикивают истеричные личности, предатели или просто пьяные хамы. Надо видеть и знать человека, уверенного в правильности своих действий и, вопреки сопротивлению всего окружающего мира, решительно добивающегося некоей великой цели. И чтобы человек этот был не только понятным, но и обладал чем-то привлекающим к себе, заставляющим повиноваться. Таким для Мушкаева стал Марков после тяжкого похода, названного «Ледяным».

В начале этой войны, когда всё существо офицера Мушкаева протестовало против расправ — самого едва не расстреляли и белые, и красные, — он видел только безумие с обеих сторон. Хотелось куда-то скрыться в дни сумасшедших атак, в которые офицеры шли без выстрела во весь рост, когда Марков нагайкой гнал робеющих, пытающихся спрятаться от этих игр со смертью. Он видел, как Марков прятался под мостом от снарядов вместе с другими, слышал его путанные объяснения политических целей войны. Однако позже перед Мушкаевым вдруг оказался именно тот человек, без которого не знаешь, как надо жить. Человек, действующий не во имя кем-то сказанных или написанных слов, а знающий нечто большее, нечто великое, не поддающееся объяснению.

Мушкаев завидовал верующим — у них всегда было то, не совсем понятное, но великое и влекущее, облегчающее и жизнь, и смерть. Теперь Марков стал его верой. Когда генерал появлялся в наступающей цепи в тяжёлый момент боя, для Мушкаева и для многих других этот момент становился победным.

И в эту ночь на 13 апреля, когда пришлось расстаться е близкими друзьями, он верил, что появится Марков, поговорит, пошутит, матюкнётся добродушно, и в хаос огня и смерти вернутся смысл и устойчивость. Конечно, он появился.

Огонь красных постепенно прекратился. Офицеры, свободные от дежурства в боевом охранении, уходили «в тыл» — в дальние корпуса и дворы казарм на окраине: здесь курили, болтали, даже смеялись. Сюда и вышли Марков с Тимановским.

Никакого света, кроме того, что исходил от ущербной луны, но глаза привыкли к темноте, можно было различить и непривычную каменную неподвижность лица Маркова, неестественность его улыбки.

— Отдых, господа, — говорил генерал. — Надо набрать силёнок, а то большевичков ещё много недобитых, так их... И завтра старайтесь отдохнуть. Оружие проверьте, пулемёты, винтовки. Стволы надо почистить. К завтрашнему вечеру белые ленты нашейте на фуражки, а то «свои своих не познаша...»