Маркиз Роккавердина - [74]

хи? Пусть явятся, пусть явятся сюда! Я вызываю их именем… дьявола: «Вы, блуждающие духи, которые не можете покинуть место, где вы умерли… Именем дьявола!» Ха-ха-ха! Так это делается?.. Или непременно нужен еще и столик? Так стол уже накрыт, и вино есть… и еще уксус, который изготовил кузен… Дорогой кузен, на этот раз уксус, острый, как перец!.. Уксус «Раббато»!..

Нотариус Мацца и другие пытались заставить его замолчать и увести прочь.

— Хороший человек кавалер, но стоит ему выпить немного лишнего, как начинает веселиться…

Нотариус попытался смягчить впечатление от этой сцены, видя мрачное лицо маркиза, пожимавшего плечами и старавшегося сделать вид, будто не придает словам кузена значения.

А кавалер, видя, что дон Аквиланте, поставив локти на стол и оперев голову на руки, не слушает его, продолжал твердить:

— Так это делается? Так, великий чародей? Вызовите дух кума Санти Димауро!.. Вызовите Рокко Кришоне!.. Они должны быть поблизости… Блуждающие духи!.. Или вы чародей-мошенник?

Маркиз, побледнев, вскричал:

— Кузен!

И этот укоряющий возглас, похоже, внезапно прояснил его затуманенное сознание. Кавалер замолчал, глупо улыбаясь.

Тем временем на другом конце стола дон Фьоренцо орал:

— Кто не пьян, пусть ответит. Пьетро любит добродетель! Где подлежащее в этом предложении?

31

Мария, новая служанка, вышла навстречу маркизу, чтобы сообщить:

— Синьора маркиза легла в постель после полудня. Ей немного нездоровится. У нее очень болит голова.

— Почему не послали за ее матерью?

— Она не захотела.

— Спит?

— Нет, ваша светлость, она не спит. Думаю, у нее небольшая температура. Ничего страшного… Сейчас принесу лампу. Она хотела побыть в темноте.

Мария пошла в комнату впереди него.

— Что случилось? — спросил он, наклоняясь к маркизе.

— Не знаю. Мне вдруг стало плохо. Сейчас вроде бы лучше, — смущенно ответила маркиза.

— Послать за доктором?

— Не нужно.

— Тогда предупрежу его, чтобы пришел завтра утром, пораньше.

— Не нужно. Мне лучше.

Он сунул руку под одеяло, чтобы пощупать пульс. Но маркиза, силясь улыбнуться и отодвигаясь, не дала коснуться руки, и маркиз потрогал ее лоб.

— Да у вас жар!

— Это тепло постели, — ответила она.

— Она ела что-нибудь? — спросил маркиз служанку.

— Нет. Бульон на кухне готов.

— Выпейте хотя бы чашку. Вреда от этого не будет, — с мольбой в голосе попросил он маркизу.

— Потом, может быть.

— Принести бульон, — приказал он служанке. — Лучше, если вы выпьете его сейчас же, — добавил он, снова кладя руку на лоб жены.

Она не ответила и закрыла глаза.

— Свет вам мешает?

— Немного.

Маркиз взял лампу, перенес ее на столик подальше, прикрыл абажуром, отчего комната погрузилась почти в полную темноту, и остановился возле кровати, ожидая, пока служанка принесет бульон.

— Вас знобило? — спросил он после долгого молчания.

— Нет.

Он опять помолчал. Потом сказал:

— Вы могли по крайней мере послать за матерью.

— Из-за такого пустяка?

Он взял чашку из рук служанки.

— Тут совсем немного. Выпейте, пока не остыл.

Маркиза приподнялась на локте и не торопясь выпила бульон.

— Спасибо! — поблагодарила она, опускаясь на подушку.

Он смотрел на нее с большим беспокойством. Ему казалось, что вот-вот должно произойти еще что-то ужасное, и это беззащитное, ни в чем не повинное создание вынуждено будет расплачиваться за него. Необычайная для него нежность, проявившаяся в обхождении и голосе, объяснялась именно этой тревогой.

И пока он стоял так, слегка склонившись, положив руки на спинку кровати, и молча пристально смотрел на маркизу, она думала о том жесте и горестном выражении его лица, которые видела утром, когда он собирался в Марджителло, и которые глубоко взволновали ее.

Она думала также о корзине и письме, которые прибыли в этот день из Модики. Их принес молодой пастух, специально посланный в Раббато.

— Кто вас прислал? — спросила она, хотя поняла уже, от кого могли быть письмо и корзина.

— Моя тетушка Спано… Сольмо называли ее тут. Она целует руки вашей милости.

Маркиза, услышав это имя, почувствовала волнение.

— Маркиз в деревне. Подождете его? — спросила она.

— Подожду, чтобы получить ответ. Моя тетушка хочет получить ответ. Она говорит, ваши светлости должны извинить ее за дерзость. Это качикавалло[42]. Здесь такой сыр не делают, поэтому она взяла на себя смелость…

— Хорошо. Вы устали? Поешьте немного.

И, приказав служанке накормить его на кухне, она со все растущим волнением посмотрела на это письмо, брошенное на столик, будто оно обжигало ей пальцы.

Что нужно было той? Почему она напоминала о себе? Ей показалось, будто она вдруг увидела, как та снова ходит по этим комнатам, где почти десять лет была абсолютной хозяйкой и безраздельной властительницей сердца маркиза, чего ей, жене, не удавалось добиться. Ей показалось, будто это письмо и эта корзина таят в себе какой-то обман, который поможет той женщине опять занять свое прежнее место и выгнать отсюда ее, законную супругу маркиза. И она с неприязнью смотрела на корзину, в которой могло скрываться что-нибудь колдовское. Она вспоминала разные истории, слышанные от крестьянок (тогда они вызывали у нее лишь недоверчивую улыбку), истории о снадобьях, запеченных в пироге или в яичнице, от которых у человека начинается какая-нибудь мучительная болезнь, приводящая к медленному изнеможению и к смерти, или вспыхивает страсть, граничащая с безумием. Нет, она не допустит, чтобы маркиз попробовал этот качикавалло, и сама не притронется к нему. Кто знает?! Ведь многое из того, что поначалу кажется выдумкой, оказывается правдой. Иначе не стали бы рассказывать подобные истории. И постепенно она так прониклась этим подозрением, что почти поверила в него. Она чувствовала, как сквозь прутья корзины выходят какие-то зловредные токи, заключенные в ней, опутывают ее и заражают кровь, отравляют саму ее жизнь. Она хотела вскрыть письмо, нет, разорвать его, не читая, потому что даже слова его могли обладать какой-нибудь пагубной силой, но удержалась. И приказала служанке убрать корзину и письмо подальше в кладовую.