Маркиз де Сад. Великий распутник, скандальный романист или мечтатель-вольнодумец? - [23]

О, вам не нужно отговаривать меня от попыток извлечь смысл из цифр и от анализа ваших писем! Я даю вам слово чести, что я этого более не делаю. Я делал это, к несчастью для себя, ибо думал, что сойду от этого с ума; но пусть меня выпотрошат и четвертуют, если я сделаю это снова. Вы глухи к числу 22… Вопрос, который я вам задал, был достаточно прост, но вы не смогли дать мне удовлетворительный ответ; давайте не будем больше об этом говорить. Однако же помните, что я никогда не забуду вашей безжалостности…»

Однако как бы ни возмущался маркиз де Сад, как бы он ни упрекал свою жену и ее родственников, пока никто и не думал выпускать его на свободу.

Конфликты с господином де Ружемоном

Когда маркиз попал в Венсеннскую тюрьму, начальником ее был шевалье Шарль-Жозеф де Ружемон. Человеком он был жестким по отношению к заключенным. Плюс – настоящим самодуром. При нем узников привозили по ночам, чтобы не возбуждать ненужных разговоров. Перед помещением в камеру заключенных тщательно обыскивали, отбирая у них все самое ценное (деньги, золотые вещи и т. п.), а также все, что может послужить орудием для возможного самоубийства.

Соответственно, отношения маркиза с шевалье де Руже-моном сразу же не сложились. При этом последний – а это подтверждают многие – мучил своих узников, и эти мучения были тем более невыносимы, что слагались из каких-то, вроде бы, малозначительных мелочей, но они в результате образовывали тяжелейшее бремя. И что удивительно, этот самый де Ружемон выглядел полным самых лучших намерений; он говорил красиво и уверял всех, что его единственное желание заключается лишь в том, чтобы сделать жизнь своих подопечных менее тяжелой. По сути, будучи человеком трусливым, он всегда и во всем проявлял ту самую мелочность, что характерна для умов посредственных и недалеких.

Естественно, маркиз де Сад с первого же дня заключения начал жаловаться на господина де Ружемона. Вот лишь несколько фрагментов из его писем жене:

«Меня заставляют пить воду, взятую из стоячего водоема, который распространяет ужасное зловоние; в то время как в покоях господина де Ружемона в большом количестве имеется великолепная свежая вода из источника: однако эта вода стоит каких-то денег, и если бы он предлагал ее заключенным, это означало бы на несколько крон в год меньше из тех сумм, которые этот мошенник уже у них крадет».

Или, например, такое обвинение:

«К сожалению, четырехлетний опыт научил меня, что истина и де Ружемон – это две самые несовместимые вещи на свете, и что ему нравится обманывать бедняг, которые находятся у него в подчинении, точно так же, как другим нравится охота или рыбная ловля. Таким образом, его уведомление о том, что мне следует собирать вещи, было тем толчком, который был необходим, чтобы начать приготовления для того, чтобы провести здесь лето, о чем мне даже в голову бы не пришло, если бы не его благотворительный поступок. Этот человек – настоящий лжец. Не думаю, что кто-либо из смертных более заслуживает этой поговорки, чем он».

Или такое:

«Что касается господина де Ружемона, то я снова его сильно недооценил. И должен признать, что только на основании того, что он служил в армии я было подумал, что он более прямой, более честный человек, и прежде всего, не способен мстить за себя, как он это делает, длинной чередой клеветнических измышлений и бесконечным количеством мелких бытовых придирок, которые, когда о них станет известно, несомненно, гораздо хуже отразятся на нем, нежели на мне. Не следует судить о моем поведении здесь по моим поступкам или по моим словам. Здесь делают все, что возможно, дабы поймать меня на крючок, досадить мне: они устраивают мне всевозможные пакости, неделю за неделей изводят меня невообразимо, и после этого не хотят, чтобы я расплачивался с ними теми средствами, которые мне доступны! Они, должно быть, считают, что я сделан из дерева, и, хотя они делают все возможное, чтобы ожесточить меня и, соответственно, уничтожить во мне зачатки всех добродетелей, им все еще не удалось притупить мои чувства до такой степени, чтобы я потерял способность парировать все камни и стрелы, которыми они меня осыпают.

Если бы я был объектом нормального судебного приговора, то можно было бы судить как о моем нраве, так и поведении, но так, как поступили со мной, еще не поступали ни с кем. Судебные решения и приговоры, вынесенные в отношении тех, кто виновен в самых гнусных преступлениях, совершенных в этом столетии, бледнеют по сравнению с моими. В таком случае, мне, по меньшей мере, следовало бы разрешить подавать свои жалобы и мстить тогда, когда я захочу, и как я захочу. Мне дают лекарства, которые расстраивают мой желудок до такой степени, что единственная пища, которую я могу переносить, это молоко, и даже его я с трудом перевариваю. И после этого их еще шокирует, когда я устраиваю хорошую взбучку бездельнику, который решил выбрать подлое ремесло тюремщика! Они жестоко ошибаются. Пока кровь течет в моих венах, я не стану терпеть ни подлости, ни несправедливости, а это самое последнее их поведение – настоящее зверство».