Маркиз де Сад. Великий распутник, скандальный романист или мечтатель-вольнодумец? - [21]

И еще раз прощайте, мой дорогой добрый друг! Вот длинное письмо, которое, возможно, никогда не дойдет до вас, поскольку написано не по-лилипутски. Не важно, оно не останется незамеченным, и кто знает: среди всех тех, кто обязан его увидеть, вы ли тот самый человек, которому я непосредственно его адресую?

То, что вы рассказываете мне о детях, мне приятно. Вы, несомненно, знаете, как я был бы рад обнять их, хотя и не питаю иллюзий в отношении того факта, что, несмотря на мою привязанность, именно из-за них я в настоящее время страдаю.

Перечитывая свое письмо, я со всей очевидностью понимаю, что вам его никогда не передадут, что является определенным доказательством несправедливости и чудовищности всего, что я вынужден испытывать на себе, ибо если бы в том, что я сейчас испытываю, не было бы ничего, кроме справедливости и обыкновенности, почему бы тогда они боялись, что вам об этом расскажут или вы узнаете сами? В любом случае, я не стану вам снова писать до тех пор, пока не получу непосредственно от вас ответ на это послание, ибо каков смысл писать вам, если вы не получаете моих писем?»

Условия своего содержания в Венсеннском замке маркиз описывал следующим образом:

«Вы спрашиваете, как я поживаю. Но какова польза от того, что я вам отвечу? Если я сделаю это, то мое письмо до вас не дойдет. И все же, я рискну и удовлетворю ваш интерес, ибо не могу представить, что они будут столь несправедливы, что не дадут мне ответить на то, что сами позволили вам меня спросить.

Я нахожусь в башне, запертый за девятнадцатью железными дверями, и единственным источником света служат два маленьких оконца, забранных решетками. Десять или двенадцать минут в день я провожу в обществе человека, который приносит мне еду. Остальное время я нахожусь в одиночестве, проливая слезы… Такова моя жизнь здесь… Вот как в этой стране исправляют человека: отсекают все его связи с обществом, с которым его, напротив, нужно сблизить, чтобы он мог вернуться на путь добродетели, с которого он имел несчастье свернуть. Вместо доброго совета, мудрого наставления, у меня есть только отчаяние и слезы. Да, мой дорогой друг, такова моя участь. Как может человек не дорожить добродетелью, когда она представляется в таких радужных красках!

Что же до того, как со мной обращаются, справедливости ради скажу, что во всем проявляется любезность… но с таким шумом по пустячным поводам, так по-детски, что, прибыв сюда, я подумал, что меня привезли на остров лилипутов, где живут люди восьми дюймов ростом, поведение которых должно соответствовать их размерам. Поначалу я находил это забавным – у меня с трудом укладывалось в голове, что люди, которые в остальном кажутся достаточно разумными, могут вести себя настолько глупо. Затем это начало выводить меня из себя. Наконец, я стал представлять, что мне всего двенадцать лет от роду, и мысль о возвращении в детство несколько умеряет сожаление, которое в противном случае должен испытывать разумный человек, увидев, что с ним обращаются подобным образом.

Но одна из самых забавных подробностей, о которой я почти забыл, состоит в той ловкости, которую они проявляют, шпионя за тобой, замечая даже самое мельчайшее изменение в выражении лица и сразу докладывая об этом своему начальству. Вначале это меня одурачило, и мое умонастроение, постоянно подверженное влиянию ваших писем и сосредоточенное на них, однажды опрометчиво выдало себя, когда я получил особенное удовольствие от чтения полученного от вас послания. Как скоро последующие ваши письма заставили меня осознать, каким я был глупцом!

С тех пор я решил быть таким же лицемерным, как и остальные, и сейчас я слежу за собой так, что даже самые проницательные из них не могут угадать мои чувства по выражению лица. Что ж, моя душенька, есть одно достоинство, которое я, тем не менее, приобрел! Попробуйте-ка теперь приехать сюда и сказать мне, что в тюрьме ничего приобрести невозможно!

Что касается прогулок и упражнений, которыми вы советовали мне заняться, поистине вы говорите так, как если бы я находился в каком-нибудь загородном доме, где я волен делать все, что заблагорассудится… Когда они выпускают пса из будки, он проводит один час в некоем подобии кладбищенского двора, площадью около сорока квадратных футов, окруженном стенами более пятидесяти футов высотой, и даже эта милая любезность оказывается ему не так часто, как ему бы хотелось. Вы прекрасно можете себе представить – по крайней мере, должны представлять, – насколько много неудобств должно происходить, если дать человеку такую же свободу, какую предоставляют животным; его здоровье может неожиданно улучшиться, и где тогда, черт подери, окажутся их прожекты, планы тех, чья единственная цель – свести его в могилу? Как следствие, за те шестьдесят пять дней, что я здесь провел, я дышал свежим воздухом в общей сложности пять часов в пяти различных случаях. Сравните это с теми прогулками, которые, как вам известно, я привык совершать, и которые совершенно для меня необходимы, и потом посудите сами, в каком состоянии я нахожусь! Ужасные головные боли, от которых никак не удается избавиться и которые совершенно изнуряют меня, мучительные нервные боли, меланхолия и полная невозможность заснуть – все это вместе взятое не может рано или поздно не привести к серьезному недугу. Но какое это имеет значение, если президентша довольна, а ее скудоумный муженек может повторять: «Все это на пользу, все на пользу, это заставит его задуматься».